Страсть

Каждый по-разному попадает в расставленные Дианой силки и капканы. Как соболя. Который голодный, да на добрый шмат рябчатинки, — прямиком в капкан. Хлоп, и сидит, родимый. А иной всё ходит кругами, да вынюхивает, некоторые и бегут испугавшись, не попробовав приманку. Ну а если попробует, да ещё и пофартит в первые разы, то считай Диановым клеймом на всю жизнь обеспечен.

А у многих страсть врождённая, особенно если родился и вырос на благодатной охотничье-рыболовной почве. И страсть-то разная, иная и не Дианина вовсе, хотя для теперешних защитников природы все мы "одним миром мазаны".

Который всё ногами, да с языком на плече, как собака, да без сожаления к промаху и с состраданием к подранку, что лишнего не возьмёт и карабин пред "матухой" опустит, — этому ни инспектор, ни "Гринпис" не судья.

Но другие есть, которые на загоны не за общением и потехой, а за мясом ездили, но только по советским временам, когда Профсоюз поездки оплачивал. Промахнувшегося с дерьмом мешали и "рубь" в охоткассу сдавали, когда договаривались на три.

У такого страсть только к дармовщинке, а не к охоте. Таких как-то быстро вычисляли и так же от них избавлялись. Вреда от них было немного, а вот вони…

Куда страшнее следующие. Которые "с лампочкой". Да на УАЗе или "шестьдесят шестом". Да при должности или при власти. С "длинной палкой", когда у народа их в помине не было. Для которых лишь бы сверкнувшие глаза и ничего святого. Которые Кнакиса, как сайгака, в калмыцких степях. На первый взгляд тоже охотничья страсть, только другой генерации, но присмотришься повнимательнее, и окажется, что страсть-то только к убийству.

Их же много, страстей и страстишек разных. Но я о своей только — в тему, глядя на товарищей своих и жен их. И разницы в нас только, что я с врождённым клеймом, а они с приобретённым.

***

Им, наверное, стоит позавидовать, поскольку они и тридцать лет назад были самодостаточны и рациональны в своих поступках, всё у них, казалось, было продуманно и гладко: после школы — институт иль универ. Потом работа, в основном лаборантом или аспирантура безденежная.

За разгруженный вагон, да снег с крыши сброшенный, бывало, платили четверть основной зарплаты.

Кочегарами не гнушались — сутки через трое с подменкой днём друг друга. Девки подъезды мыли.

Крутились, в общем, как могли.

Тем, которые после технического, полегче, конечно, было. А кто сразу в работяги, — так те вообще могли себе многое позволить, если, конечно, Бахус их в свои руки не прибирал.

Кое-кто в "фарцу" подался, с чванливостью избранных и призрением к "быдлу". Испарились, правда, они потом куда-то, сгинули с горизонта.

Женитьба-замужество, где по любви, а где и потому что время пришло. Дети, пелёнки и квартирный вопрос. Но всё постепенно нормализовалось, постоянный адреналин первых лет семейной жизни потихоньку иссякал, вдруг появилось кой-какое свободное время и, оглянувшись вокруг, они начинали по-новому прозревать и даже что-то слышать.

Не модное ныне слово — хобби, возникшее когда-то в пучине аглицкого языка по причине простого закона, что природа не терпит пустоты, постепенно овладевало молодой.

Она с невиданным доселе азартом начинала увлекаться для начала кулинарией: новый тортик, аль кексик почти каждый день, месяца два к ряду, до, с виду, безобидной, но прозвучавшей как приговор фразы, брошенной одноклассником, которого не видела полгода: "Леночка, привет! Ты что-то добреть начала!".

Прозрение обусловило только смену приоритетов в готовке, где вместо тортиков, которые теперь будут стряпаться исключительно по праздникам, на первое место выходят салатики, наряду с её бесконечными диетами — то Сицилийской, то Марокканской, то диетой Каракан.

Крик души: "Я мужик, я мяса хочу!",- вроде бы, принимается сначала как должное, но постоянно, исподволь, прессуется фразами-рассказами и зачиткой выдержек из многочисленных умных книжек о правильном образе жизни.

Зарождающийся внутри мужской души червь раздражения разом гибнет, как только на "барахолке", куда приехал, чтобы прикупить у тамошнего разношёрстного люда нужную железяку, вдруг, под ногами у "бича", увидел немного потрёпанный, но шикарный фолиант "О вкусной и здоровой пище" Пищпромиздата 1958 года.

Как всегда — "на два пузыря", явилось красной ценой за эту ценность.

Разум подсказывал: "Оставь подарок до дня рождения иль Нового года", так нет, оказывается — "С сегодняшнего дня мы отказываемся от соли и сахара, как самых вредных вещей на земле".

Молча отодвинул от себя тарелку с "правильной пищей", встал под недоумённым взглядом жены, ждущей тирады по поводу, на которую уже заготовлен продуманный ответ, и прямиком двинул в свою "кандейку", куда доступ некоторым ограничен, раздражением при предложении "там навести порядок". Вернулся с чем-то аккуратно завёрнутым в газету, положил это перед благоверной, и только тут она услышала, так долго ожидаемое, но не то, что предполагала:

— В России испокон веку ели вкусно и сытно, при возможности ни в чём себе не отказывая, и нация при этом считалась в мире самой здоровой, а теперь начитаются всякой ерунды, сами из больниц не вылазят и для детей, больница — дом родной!

С любопытством и долей вины газета разворачивается и на свет появляется то, видимое когда-то в третьем классе у бабушки подружки Ирки, в детском возрасте потрясшее воображение сверхъестественным обилием на вкладочных картинах — столах.

И ясно вспыхнувшее:

— А ты бы сейчас что съела? Я бы вот этот банан! Какой он? Вот бы попробовать, вкусный, наверное!

— А я бы апельсин!

— А я бы…!

Что дети? — бабушка не знала кто такой Ананас.

Но это в детстве, а сейчас РЕ-ЦЕП-ТЫ!!! И плевать, что половины ингредиентов в магазинах днём с огнём не сыщешь: что-нибудь придумаем!

С восторгом:

— Лёшка! Ты где это взял!!!?

И сразу же:

— Это мне? Какой, какой ты у меня молодец!

И на шею.

А после возбуждённо молчаливого обеда, строго:

— Всё. Вы здесь оставайтесь, а я уехала к Нинке!

И как в благодарность:

— Ладно, ты можешь не стирать, я сама приеду — всё отжулькаю, ты мне поможешь только выжать. Если задержусь, пацанов уложишь спать в девять.

Книгу прихватила.

И с этого дня "Кулинарный хоббизм" кончается, вернее, начинает остывать, одержимость уходит, заменяясь возросшим умением готовки "на глазок". Общая тетрадь "Моя кулинария" с холодильника постепенно перекочёвывает в сервант, рецепты в журналах и газетах больше не вырезаются, но "свято место пусто не быват", как сказала бы по-ленски моя бабушка, и начинаются следующие:

— А Катька себе такой шикарный свитер связала! Где хочешь, но купи мне мохер! Говорят им цыгане на барахолке торгуют. В субботу едем.

И пик этого увлечения:

— А Ритке Гришка вязальную машинку купил! Давай тоже купим!

Не уговорила, благо деньги на более нужное ушли, а у Ритки, Гришкин подарок уже 27 лет на антресолях в упаковке лежит.

— Слушай! Оказывается уже полгода в "Науке и жизни" рубрика про макраме идёт, сегодня была у Верки, она там такие шикарные макрамухи наплела, с ума сойти! Я тебе завтра принесу образец верёвки, ты мне купишь!

Потом шили.

Потом вышивали.

Потом…

Потом дача, как трясина, из которой только…, в зависимости от земных грехов.

А в итоге — нормальная русская баба, которая всё умеет и может, почти по Некрасову, правда коня на скаку не пробовали…

Но главное, понимала чтоб…!

И на работе вроде всё в норме, иная уже зам генерального, а которая и сам ОН, некоторые и диссертацию умудрились среди своих "хоббизмов" накропать.

Правда, которые учителя, да врачи с одной лишь гордостью за свою профессию — сейчас.

В начале девяностых, вдруг выяснилось, что все кулинарные рецепты, как правило, перепечатывались из Настольной книги хозяйки. "Образцовая кухня" называется. 1892 год. Составилъ П.Ф.Симоненко.

Только фунты в метрическую систему перевели.

Воистину — ничто не ново, ничто…

***

И мужика свово она тащила в свой мир, но он сопротивлялся в силу своей природной лености и потихоньку присматривался, куда бы и ему "лыжи навострить", чтоб вроде бы и с толком, и вроде бы с отрывом от "домашнего производства".

Оглянись. Среди твоих знакомых обязательно найдётся человек с врождённой страстью к охоте — рыбалке. Который, по доброте своей душевной, возьмет тебя с собой на оные. А там уж ты поймёшь, — гореть тебе в этом огне до скончания веку, либо тебе не дано.

Если уж не дано — вздохни свободно и с облегчением: — и жена рада, что ты дома, и семейный бюджет не страдает от твоих запросов, и главное душа не рвётся туда, где токуют глухари, носятся косули и плавятся на плёсе таймени и ленки.

А если уж дано, то благослови тебя Господи, чтоб страсть теперь не в ущерб работе и семейному бюджету.

Не только мной замечено, что вот такие, вдруг вспыхнувшие, что люди, что собаки, бывают куда более азартными и неугомонными добытчиками. Именно они бросали свою работу и уходили в егеря на 90 рэ в месяц, согласуясь с "совковой" мудростью, сошедшей из уст незабвенного Михал Михалыча Жванецкого: "Что охраняем, то и имеем".

Без опыта, с жадностью стремления наверстать упущенное.

Дурное везение того первого фарта вдруг улетучивается, заменяясь сплошной непрухой, которая заставила читать по теме, думать, анализировать и искать своё.

И, "О! Есть! Я это сделал!", наконец-то,- вот она блесна, на которую он берёт.

И, с трепыхающимся сердцем, — быстрей к нему. Он упал, но вдруг встанет? Но нет — уже агония. Хороший выстрел, по месту.

И снова: "Есть…!" — с лёгкой горечью, что доля убийства всё же присутствует, чуть вспыхнувшей и тут же погасшей, затмённой торжеством добытчика.

Добытчика! Великая Сибирская народная мудрость: — убил, это когда, что финочкой, что из пистолетика с винтовочкой исподтишка или врага в честном бою, а когда во дворе свою скотинку, то — забил или завалил, а когда в тайге бескрайней, где сохатому есть сто шансов убежать, а тебе только один его добыть, то — ДОБЫЛ!

Тайга, — это вам не парковый лес Европы, где холёной и лелеянной дичи, по нашим меркам, не меряно, где за длинные еврики без фарта, на выбор, трофейного, согласуясь со своим карманом, с вышечки у прикормки, да из Манлихера с Цейсом, отставив на время чашечку с кофеём.

Вот там — забил или завалил.

Тайга, это когда оборванный об камень сапог на "Вихре" в двухстах кэмэ от жилухи или сдохший там же "Буран". Но заработал гад, "проволовкой как следовает" скрученный.

Когда трёхосный "Урал" в грязи по самую кабину, что ни какими вагами и лебедкой не возьмёшь и до трактора ближайшего тридцать кэмэ переть. И прёшь.

И, "ах, вы ноги, мои ноги", усталость и пот, пот, пот… с запахом загнанного коня.

И вот тогда — ДОБЫЛ. И адреналин вёдрами.

Потом безрассудный азарт "бежать-хватать" уйдёт, сменится трезвой расчётливостью — сколько времени отдать страсти, чтоб не в ущерб работе, семье и даче.

И Ленка уж давно понимат, что с рыбалки он будет с рыбой, а с охоты в двух случаях из трёх — с мясом. И главное знает, для чего ему это нужно.

И отдача от его поездок примерно равна затратам, только душа-то всё равно болит:

— Как они там? Вот и младший к этой заразе пристрастился, с младых лет слушая с горящими глазёнками отцовы отчёты о поездках.

Летом-то ещё ладно. А зимой?

"Пока моя жена корчится на перине, я развалился как барин у костра!" — хиханьки-хахоньки о ночёвке.

Это жизнь его, подчинённая страсти.

И, всё равно, — куда он денется? — с осенними дождями став замкнутым, не выдержит:

— Ты уж меня, мать, извиняй, но мы в четверг с Шуриком и Мотей, дня на три-четыре, рванём на Селенгу (значит за утями).

А потом, вплоть до Нового года, через день начнут всей своей охотбандой в десять человек перезваниваться-сговариваться о главной потехе, "по копытам". И съездят три-четыре раза, каждый раз обновляя свой богатый опыт новыми рассказами-байками, что там с ними произошло, — как Гарику не вовремя шапка на глаза упала, а Вовчика чуть заяц на смерть не затоптал.

И про свой, не без гордости, выстрел, с мельчайшими подробностями.

А потом будет весна с двумя-тремя поездками на Байкальскую подлёдку.

А потом затокуют глухари…

И все поездки только со своими.

А Шурик, уже пять лет, как профессор и зав кафедрой в Академии, но всё — Шурик.

А Мотя, проректор в Университете, но Мотя.

А Вовчика, за его разработки в области прикладной физики, мириканцы, уж пять лет всякими путями к себе тянут, аж иностранного академика дали, а он ни в какую, хоть и денег здесь ему почти не платят.

А Гарик слесарь на заводе.

А Юрка — водила.

А Андрюша в фермеры подался.

Но семья тоже святое. Уж лет пятнадцать — каждым летом дней на десять, с палаткой, всем семейством на Байкал — Канар не надо!

Ладно, пусть ездит на эти свои рыбалки-охоты, у неё тут тоже новый "хоббизм", уж как год назад появился.

Лёшкой зовут. Внук.

***

Улдис Кнакис, старший охотовед Калмыкской госохотинспекции, погиб от рук браконьеров в 1970 году.

Паберега — заросший травой низкий берег реки.
Угор — высокий берег реки.
Шивера — мелкое место во всю ширину реки, с твердым дном и быстрым течением.
Дурнина и Некось — растения не пригодные к сенокошению.
Энзэган — косулёнок по-бурятски.
Из штатников — из штатных охотников.
Жилуха — любое место, где постоянно живут люди (село, деревня, посёлок, город).
Куряжка — ободранная тушка зверька.

Андрей КАРПОВ, г. Иркутск