 |
Когда я был влюбленным в охоту школьником, у наших охотникоы были ружья в большинстве своем шестнадцатого калибра. И ружье — двенадцатого калибра — было редкостью и моей несбыточной мечтой. Однажды мне довелось увидеть, как абсолютно безнадежную охоту спас опытный охотник именно с народным "магнумом" — охотничьим ружьем ИЖ-59 «Спутник». |
Спутник
Не помню точно, в каком классе средней школы я учился, но в памяти четко отложилось то чувство, с которым я, застыв перед прилавком нашего маленького охотничьего магазина, смотрел на это ружье.
Оно стояло в одном ряду с несколькими внешнекурковыми двустволками модели БМ-16, самыми распространенными тогда ружьями для «рядового» охотника, отличаясь от них решительно всем: формой приклада, конструкцией цевья, расположением и калибром стволов, способом их соединения между собой, восхитительной, невиданной муфтой на их концах. Даже дерево на этом ружье было намного красивее, чем у «тулок», – темное, с матовым приглушенным блеском, оно отсвечивало благородством качественного оружия. Что я, ученик начальных классов станичной школы, мог думать об этом чуде оружейной техники? Оно было недосягаемой вещью. Не было даже зависти и мечты стать его обладателем – настолько ясно ружье ощущалось выходцем из другого, далекого мира.
Но я сбегал с уроков, садился на автобус, шедший в центр, отдав кондукторше сэкономленный на пирожках пятак, и прибегал в магазин, где вплоть до закрытия терся у прилавка, благоговейно осматривая охотничьи товары: «закрутки» для патронов, коробки с латунными гильзами, патронташи, холщовые десятикилограммовые мешочки с дробью, пятисотграммовые банки пороха «Сокол» и бумажные пачки «Медведя»…
Если в магазине появлялись покупатели-охотники, старался поближе притиснуться к ним, ловя каждое слово, сам, конечно, сказать ничего не смея. И время от времени подолгу замирал, глядя на крайнее слева ружье в ряду знакомых двустволок. Оно было больше всех, его цевье было толще, стволы – длиннее, и отсвечивали они густой черноватой синью прекрасного воронения. Ружье было сказкой, которую я мог слушать снова и снова. Его название – «Спутник» – тоже звучало божественным аккордом в моей голове. Гораздо позже я узнал, что такое имя получила вполне конкретная модель первой отечественной серийной «вертикалки» – ИЖ-59.
В то время у нас с отцом – а точнее, у него, конечно, – уже была новенькая двустволка БМ-16, купленная в магазине культтоваров за 43 рубля 50 копеек – внешнекурковая, с нехромированными стволами, с полупистолетной ложей и стальным затыльником «тулка». Тогда охотничьи ружья, кроме охотничьих магазинов, продавались в культмагах и хозмагах.
Так получилось, что, когда одно из самых замечательных, оригинальных и интересных ружей, выпускавшихся в Советском Союзе, находилось в производстве – а это период с 1960 по 1964 год, – я еще охотиться не начал, в конце этого отрезка времени мне едва исполнилось 8 лет. А когда немного позже заимел свой первый – «юношеский» – охотничий билет, в котором дата рождения была прописана не совсем объективно в угоду рано разбушевавшейся охотничьей страсти, – то для меня была приобретена одностволочка 16-го калибра ИЖ-18. Правда, из нее я практически мгновенно вырос, безоговорочно завладел отцовской двустволкой, и чтобы отбить у меня свою любимую и много раз модернизированную «тулку», родитель решился на покупку для меня более солидного, чем одностволка, ружья. Решили не мелочиться и идти в ногу со временем – выбор пал на новорожденное тогда ИЖ-12.
В те далекие-близкие времена мы с отцом старались достать и прочитать об охоте всё, что было можно. Конечно, выбор в кубанской глубинке не так уж и велик: журнал «Охота и охотничье хозяйство», несколько охотничьих руководств или справочников. Кроме журналов, сохранилась не помню где купленная небольшая «Книга охотника», изданная в Алма-Ате в 1964 году. Там на 83-й странице, в главе «Отечественные охотничьи ружья», сказано буквально следующее: «В 1962 году охотники увидели первые образцы новейших моделей превосходных охотничьих ружей. Ижевчане выпустили долгожданную модель ИЖ-59 “Спутник”. Это ружье 12-го калибра, весом 3,7 кг, с вертикально расположенными стволами, с хромированной внутренней поверхностью стволов, располагает отличнейшим дальним боем и пользуется непререкаемым уважением стрелков-стендовиков. Для ходовой охоты оно немного тяжеловато, но отличный бой заставляет охотника мириться с этим его недостатком. Для стрельбы из засидки на большие расстояния это ружье не имеет себе равных».
Вот так – ни больше ни меньше. Когда я читал эти слова, вспоминая и сопоставляя их с виденным в магазине чудом под названием «Спутник», то, конечно, следующим своим ружьем мечтал увидеть только что-то подобное. Но из-за возрастной нестыковки ИЖ-59 моей собственностью не стал. Честно говоря, потом, после приобретения ИЖ-12 – ружья, явившегося, как известно, модернизацией ИЖ59, – я практически забыл и думать о «Спутнике». Новое ружье меня более чем устраивало, ведь подобного в то время не было не только ни у одного моего сверстника, но и, пожалуй, ни у кого в нашем районе! И эйфория от обладания мощным оружием (12-й калибр толькотолько начинал свое победное шествие, а преобладающим был 16-й) на многие годы отвлекла меня от первого детского впечатления.
Однако был еще один случай, когда судьба свела меня со «Спутником». Причем это случилось, когда я еще охотился с одноствольным ИЖ-18, то есть в самом начале моей охотничьей жизни. Я увидел «Спутник» в действии, на охоте, и это осталось в памяти как одно из самых ярких впечатлений давно минувших лет. С того дня прошло сорок пять лет. Но я помню всё ясно и точно.
Сейчас из участников того небольшого эпизода охотничьей жизни в живых, кроме меня, не осталось, пожалуй, никого. Все охотники нашего коллектива, которые приехали в тот осенний день в район Рясного лимана, были тогда взрослыми людьми, и все, кого я могу вспомнить из этой команды, уже в местах вечной охоты. Об охотнике, главном герое повествования, мне ничего не известно – он был не из нашего коллектива, и даже имени его я не знаю.
В плавнях
В азовских плавнях стоял сухой теплый октябрь. Осенние дожди не торопились с прибытием, однако северная утка, по слухам, уже пошла. Это известие принес в нашу заводскую «первичку» кто-то из охотников, и мой родитель, бывший ее председателем, в тот же день понес директору коллективное прошение о выделении автомашины для поездки в плавни. Заводское начальство не возражало, и в пятницу с обеда грузовой ЗИС, в народе именуемый «захаром», поступил в распоряжение охотничьей бригады, которая сноровисто и быстро дооборудовала советский ответ американскому «Студебеккеру» всем необходимым для двухсуточной экспедиции.
В кузове установили просторную деревянную будку, обитую фанерой, туда же положили две отслужившие свой срок огромные тракторные покрышки, запас дров для костра, а уже по дороге на охоту, завернув к придорожной скирде, через борт забросили два тюка прессованной соломы. Щелкнули кусачки, разрезая стянутые проволочными путами прокаленные солнцем стебли пшеницы, и большие, тяжелые щетинистые параллелепипеды соломы превратились в пышные и мягкие золотистожелтые ворохи, заполнившие весь кузов. Их примяли, разровняли, застелили брезентом, и занялись кто чем: одни традиционно, достав из вещмешков нехитрую кубанскую закуску – конечно, сало, вареные картошку и яйца, чеснок, белый хлеб и огурцы, – пробавлялись «по чуть-чуть» самогончиком, другие тешились разговорами на охотничьи темы, а кто-то, накрывшись плащом, прикорнул у борта, досыпая упущенное после ночной смены на заводе. Я, одиннадцатилетний пацан, по понятным причинам не присоединившись ни к первым, ни ко вторым и ни к третьим, просто глазел на проплывающие мимо пейзажи.
А какие они у нас, пейзажи средней, степной части Кубани? Что и говорить, вряд ли смогут они потрясти воображение. Поля, поля, разделенные лесополосами – больше из акации и клена, реже из абрикоса, жерделы, алычи, тополя, грецкого ореха и дуба. Однако во всем есть своя прелесть, и разноцветные нивы Кубанской равнины, обрамленные золотеющими по осени посадками южных деревьев, с молчаливыми курганами, заросшими терновником, с тихими реками в желтых шубах тростника тоже волнуют охотничьи сердца. И плавающие над полями в потоках нагретого воздуха канюки и луни, и русак, заполошно удирающий от боронящего пашню трактора.
Но в тот день путь наш лежал на запад, к побережью седого Азова, где широкой полосой мелководных лиманов и поросших дикой травой гряд раскинулись плавни.
Полторы сотни километров – довольно значительное расстояние для грузовой машины выпуска шестидесятых годов. Асфальт закончился, за машиной потянулся широкий и густой столб пыли, гравий защелкал по кузову. День угасал, его прощальным аккордом стала стайка уток, тянувшая в оранжевом свете
заката над недалекой балочкой.
– Микола! – заорал брату, показывая рукой на кряковых, Володька Краснощек. – Бачь!
Тот махнул рукой:
– Там будэ валом…
И сердце мое в очередной раз замерло от этого «там», потому что это слово сейчас означало благословенную, удивительную, богатую и тогда совсем еще не познанную мной страну с названием «плавни». Там летали несчитанные стаи уток, тянули в неведомую даль табуны гусей, легионы лысух укрывали черным покрывалом лиманы, плыли в воде густые косяки тарани и судака, крались в камышах пушистые енотовидные собаки, в погоне за рыбой бурунили воду в ериках норки и выдры, там трещали в тростниковых зарослях дикие свиньи. И белоснежные лебеди, и удивительные в своем синхронном полете пеликаны, и молчаливые бесконечные вереницы черных бакланов, и грациозные каравайки с клювами-серпами, бродящие по отмелям среди россыпей разноцветных и разновеликих куликов, – всё это было там, в плавнях. Плавни были Меккой кубанских охотников-степняков, их вековечным Эльдорадо – их, а значит, и моим.
Стемнело, а мы всё ехали, и я знал, что там, за бортом, поля сменились непаханой землей, камышовые заросли на них стали чаще и гуще, и это было преддверием плавней. Когда подъезжали к станице Гривенской, отец, перекрывая гул машины, крикнул мне:
– Слышишь? Как пахнет? А-а! Так только в плавнях пахнет!
Я, ухватившись за вибрирующий край будки, подставил лицо встречному потоку воздуха, в котором улавливался нежный, кисловатый и свежий, ни с чем не сравнимый запах. Он будоражил сердце, пьянил голову надвигающимся счастьем большой охоты.
Спустя много лет я узнал, что это был запах самой распространенной в плавнях травы, которая покрывает гряды почти сплошным ковром и напоминает с виду кораллы. Сходство это еще больше усиливается, когда осенью эта странная трава становится ярко-бордовой и гряды словно заливает кроваво-красным цветом. А называется это растение солерос. На плавневых грядах растет множество трав, но из всех я знаю только солерос, полынь и кермек, который своими созвездьями мелких, ослепительно фиолетовоголубых цветов радует глаз и вызывает чувство нежности и восторга. Осенью эти два цвета – кроваво-бордовый и фиолетовоголубой – вспыхивают на плавневых грядах в окружении желтых тростниковых разливов, а ветер разносит на многие километры тонкий кисловатый запах.
После Гривенской был плавневый хутор Пригибский, где мы долго, бесконечно долго стояли у егерского дома, получая путевки на охоту. Во власти егеря, которого охотники за глаза величали Гришкой, было дать путевки в то или другое место плавней в пределах его обхода. Когда, наконец, бесконечная, казалось, выписка закончилась, над бортом машины показалась голова отца. Он передал в кузов пачку охотничьих билетов с вложенными в них листками путевок, и Сашка Подскребалин, принимая документы, спросил:
– Куда, Иван Андреевич? На Мочары дал?
– Нет, Саша. На Мочарах воды, говорит, нет. Сухо в этом году. Каже повысыхало. Бродовой нет. Дал на Бурлуцкий лиман. А там без лодок делать, наверное, нечего…
Охотники в кузове загудели растерянно и недовольно.
– Ну и шо ж робыть будэм? – спросил Краснощек-старший.
– Та шо, шо… Дал на Бурлуцкий. Казав – там вроде вода е…
После хутора свернули влево, в черноту ночи. Воздух вокруг стал холоднее и сырее.
Машину стало подбрасывать чаще и жестче, скорость снизилась. Кто-то из темноты сказал:
– Всё, по грядам едем! Теперь держись! Пацана держите, чтоб не выпал!
Я почувствовал, как крепкая отцовская рука схватила меня за полу одежды. Но сам, вцепившись в раскачивающийся борт грузовика, пытался хоть что-нибудь рассмотреть в ночной темноте. Ничего! Ничего, кроме далеких и редких огоньков. Я изнывал от нетерпенья – когда же мы, наконец, приедем, когда я смогу пройтись по плавневой земле, ощутив под ногой дробный шорох крепких, коротких стеблей невиданной у нас дома в полях травы, среди которых поблескивает мелкая вода! Когда смогу увидеть россыпь утиных следов на обширных лужах! Ах, как они удивительны, разнообразны и прекрасны, эти следы! И степенные косолапые отпечатки кряковых, и поменьше – шилохвостей, свиязей, широконосок, нырковых, и вызывающие умиление и восторг маленькие, детские следки чирков. А огромные оттиски лебединых лап, а солидные, волнующие сердце охотника гусиные следы?
Но вот наш «захар» совсем сбавил ход, прополз, раскачиваясь, еще немного, остановился, порычал двигателем и наконец смолк. Охотники дружно полезли из кузова в ночную темень, открыли борта автомашины, выгрузили покрышки, дрова, свалили часть соломы на землю и стащили свои вещи.
Одну покрышку, насовав внутрь ее щепок, тут же подожгли, и занявшееся багровое чадное пламя осветило фигуры устраивавших свой лагерь охотников. Об экологии тогда думали мало, и освещение в плавнях, на безлесных грядах, многие компании устраивали именно таким способом – жгли привезенные с собой автомобильные покрышки. Их хватало на несколько часов, и на месте этих импровизированных фонарей в конце охоты оставались лишь пятна пепла да кольца проволочного корда. Дрова привозили с собой для приготовления пищи, а покрышки – для освещения. В плавневой ночи часто можно было увидеть вдали багровые языки огня – то ночевали на грядах другие компании. Очень часто горели и плавни – зрелище, хотя и не такое жуткое, как лесной пожар, тоже впечатляло: часть горизонта светилась неровными зубьями огненных сполохов. Треск горящих стеблей слышен был очень далеко. Днем на многие километры ветер разносил черные тростниковые струпья.
После ужина стали устраиваться на ночлег. Все улеглись снаружи машины, на застеленной брезентом соломе неподалеку от чадящей черным дымом горевшей покрышки, укрывшись пологом. Его решили не натягивать, как это бывало в непогоду, – в небе просвечивали звезды, дождя не ждали. Только меня
устроили в кузове, внутри будки, где было уютно и тепло под ворохом одежды.
Проснулся я от шума, доносившегося снаружи.
Лагерь был в движении. Остатки покрышки еще горели, на них кто-то положил две драгоценные половинки полена, и они, занявшись ярким пламенем, освещали собирающихся охотников.
Я нащупал в соломе свое замотанное в чистый мешок и перевязанное веревкой ружье, передал его подошедшему к машине отцу и спустился сам. Болотные сапоги у нас с родителем были только одни, и мы решили, что утром их наденет он. Ну, а вечером – посмотрим.
Охотники негромко, деловито переговаривались. Я услышал, как Николай Гах, большой, грузный, сказал:
– Генка ночью лазил в плавню. В камышах, каже, сухо. А дальше в лыман – топь, до воды не пробэрэшься…
– Та глухо! – вскинул голову губастый, вечно что-то жующий Генка Сидорков. – Воды мы и не побачимо. Вода тильки в лымане. А тут – ну, в закрайке постоять… Бильше ничого… Нэ будэ дила, чую…
Опытный, серьезный Ткаченко молчал и был, как казалось, не весел. Я видел, чувствовал, что мужики не рады и сведениям по обсохшим плавням, и тому, что в то место, куда хотелось, мы не попали. Много лет мелководный лиман, а точнее плесо Мочары, был излюбленным местом охоты коллектива. Там практиковалась бродовая охота – добычливая и, главное, доступная охотникам, не имевшим лодок. А лодок у приезжих охотников не было, и такие компании, как наша, приезжавшие в плавни на выходные, рассчитывали в основном на охоту бродом, когда из снаряжения, кроме ружья и патронов, были только длинные сапоги-болотники. Или армейские комбинезоны химзащиты. Кое-кто для большего комфорта затаскивал с собой в камыши, в мелководные плеса деревянные сидушки.
На знаменитых в то время Мочарах воды было чуть выше колена, для уток всех пород огромные по площади плеса являлись идеальным местом кормежки, водоплавающих там дневало несметное количество, и брать с собой на утрянку или вечерку меньше сотни патронов считалось дурным тоном.
Но в тот год было очень сухо, и знакомые угодья представляли собой равнину потрескавшейся земли с торчащими на ней, словно толстые метелки, кустами куги. Так что егерь, скорее всего, был прав, когда не дал нам путевки на Мочары. В большую засуху все мало-мальски подходящие для бродовой охоты места пересыхают, и дичи там делать нечего. Она уходит на открытые лиманы, куда без лодки не добраться.
Поэтому мужики наши и приуныли. Но охотиться было нужно – для этого ведь и приехали, – и охотники один за другим, поодиночке стали исчезать в ночи, направляясь в сторону невидимого в темноте лимана. Отправились и мы с отцом, шурша травой и спотыкаясь на неровностях сухой земли. Вверху, в темноте, уже посвистывали крыльями утиные стайки, раздавалось деловитое покрякивание и нежный треск чиркового разговора. Утки проходили над нашими головами в сторону лимана, невидимые, желанные, а мы спешили добраться до камышовых закрайков, чтобы стать под прикрытие тростниковой стены.
Но охота, как и боялись, оказалась никакой. Выстрелы время от времени всё же хлопали по сторонам, но, насколько я мог видеть, всякий раз оборачиваясь на звук, были безрезультатными. Утиные стаи и стайки шли над сухим местом высоко и начинали снижаться, лишь миновав прибрежную полосу тростников, окаймлявших Бурлуцкий лиман. Дробь на такой высоте их не доставала.
И я, и отец, стоявший в стенке камыша шагах в ста от меня, несколько раз всё же стреляли по стремительным силуэтам, проносящимся высоко в светлеющем небе, однако ни разу хотя бы один из них не превратился в падающую вниз темную каплю. Иной раз слышался слабый, глухой треск попавшей по маховым перьям дроби, но птицы продолжали полет, не обращая на наши выстрелы никакого внимания. Я выкидывал ствол своей ИЖ-18 впереди летящей в небе стаи – иногда на меньшую величину, иногда на большую, – стрелял, но результат был один: утки скрывались в высокой дали за тростниковой стеной, я выбрасывал остро пахнущую сгоревшим порохом бумажную гильзу на плавневую землю и вертел головой в ожидании стай, летящих хотя бы немного ниже.
Но их не было. Вся птица, как по заказу, летела на высоте выше пятидесяти метров, словно дразня охотничье сердце видимой доступностью. Так продолжалось всё утро. Я расстрелял полпатронташа, когда, шурша сапогами по траве, подошел отец.
– Пойдем, наверное, – сказал он с улыбкой, словно извиняясь. – Делов всё равно не будет. Я в камыши сунулся, прошел метров двадцать, завяз, а что толку…
– А как в лиман бы выбраться? – в отчаянье спросил я, продолжая оглядываться на проносящиеся в недосягаемой дали стаи. – Утка, говорили, в лиман идет?
– А как ты выберешься? – успокаивающе-ласково ответил отец. – Никак не выберешься. Там глубоко, а до воды – топь. В сапогах никак. Даже в длинных. Пошли, наверное? Покушаем возле машины… Мужики тоже, наверное, уже выходят. Что ж делать… был бы ветер хороший, с лимана, тогда бы утка пониже шла. Тогда бы – другое дело…
Когда подходили к «захару», я цепко, ревниво оглядывал остальных охотников, сгрудившихся возле машины. Добычи не было ни у кого. Только у Ткаченко, многоопытного Валентина Федоровича, на удавке висел зеленоголовый кряковый селезень.
И тут я заметил поодаль от нашего «захара» незнакомую машину. Это был «козлик», ГАЗ-69, защитного, «военного» цвета. Какой-то мужчина, в такого же неброского цвета, как и его транспорт, одежде, стоял среди наших охотников и о чем-то разговаривал с ними.
Мы подошли ближе. Володька Краснощек, обернувшись к нам, живо и весело сказал, обращаясь к отцу:
– Чуешь, Иван Андреевич, шо вин предлагае? Каже – давайтэ разряжайтэ мои патроны и насыпайтэ у них трошки бильшэ пороху и дроби. Ну так, шоб вроде усыленный заряд був. Ты поняв? Шо скажешь?
– Так и что… – помедлил с ответом родитель. – Он думает – достанет? Стрелять он будет?
– Ну! У його двенадцатый калибр, якись стволы длинные, – с жаром пояснял Володька. – Мабыть спортсмен он. Стендовик, чи як там… Каже – усим набью. Брешет? – понизил он голос, играя глазами.
– Ну а что…– пожал плечами отец. – Попробуйте… Утка вон – идет и идет! – кивнул он на проходившие над становищем быстрые стайки.
Незнакомец – высокий, жердястый мужчина с острым, внимательным взглядом на носатом лице, засмеялся:
– Так, принимаю командование на себя! Стелите покрывало – на нем будем заряжаться. Нужно человека три, не больше – лишние будут только мешать. Вот мои патроны, – он протянул две тяжелые коробки из-под латунных гильз, наполненные патронами.
Я увидел, что патроны в желтых пятнистых металлических гильзах заметно толще наших, обычных, шестнадцатикалиберных. Двенадцатый был тогда довольно редок. Так и говорили: «Да у него двенадцатый калибр – пушка!»
Незнакомец тем временем энергично объяснял и показывал, опустившись на колени на расстеленную на земле плащ-палатку:
– Так! Смотрите. Вот мой патрон. Открываем патрон, – он перочинным ножом вытащил картонку, залитую крошащимся парафином, высыпал в подставленный пустой стакан дробь, вытащил из патрона войлочные пыжи и картонную прокладку на порох. – Теперь! – поднял он палец кверху. – Это делает один человек! И он передает патрон с порохом второму. Тот что делает? Он насыпает в этот же патрон примерно третью часть – не больше! – ну, а в принципе четвертую часть пороха из вашего патрона, закрывает всё обратно, но и дроби тоже подсыпает примерно третью-четвертую часть из того же вашего патрона. Смысл понятен, мужики?
Распределяйтесь сами, кто что будет делать. Смысл – зарядить мне сотню моих патронов с увеличенными зарядами. Дроби должно получаться граммов под сорок, ну, а пороха… пороха лучше сыпать не третью, и даже не четвертую, а примерно пятую часть от вашего заряда. Хватит.
– А выдюжит ружье-то? – спросил кто-то. Но все уже суетились, и наш водитель, Юрка Домарев, лохматый добродушный весельчак, даже выделил из своего инструмента какую-то трубку для навойника и даже шило – для удобства распатронирования.
– Ружье выдержит! – махнул рукой мужик. – Мой «Спутник» всё выдержит!
Он пошел и принес из машины ружье, и когда я увидел эти длинные, пронзительные и грозные вороненые стволы с просветами между ними и муфтой на конце, поставленные не рядом друг с другом, как обычно, а друг над другом, с необычным, охватывающим их с боков цевьем, стянутым какими-то винтиками, – снова меня охватило то самое чувство, которое я испытывал несколько лет назад, застывая перед ружейной витриной магазина. Это было то самое ружье! Такое же точно! Но еще я заметил и отличие: в этой, сегодняшней великолепной двустволке стволы посередине были соединены особым хомутом, и от этого хомутика между стволами тянулась тонкая вороненая тяга, заходящая в цевье. Я не мог оторвать глаз от этого ружья, настолько оно было красивым, необычным, потрясающе новым и непонятным.
Меж тем охотнички наши, коленопреклоненные на плащ-палатке, сноровисто стали расковыривать патроны, делить-отмерять порох и дробь, вновь засыпать их в толстые «латунки» из картонных коробок и вскоре выдали на-гора первую пару патронов с усиленными «на глазок» зарядами. Веселый, громкоголосый
Краснощек-младший, Володька, проорал:
– Давай, спытай их! Пока утка ще идэ!
Над плавнями висело светлосерое небо без облаков и солнца, в нем то и дело появлялись стайки уток, ровно, целенаправленно летевшие в сторону невидимого лимана. Их было много, и часто они проходили над нашей машиной, возле которой на красных разливах кораллово-красной плавневой травы
стоял ГАЗик гостя.
– Да будет еще идти! – сказал степенный Валентин Федорович Ткаченко, оглядывая тростниковую даль. – В такой день, осенью, утка будет мотаться весь день.
Приехавший охотник, захватив пару патронов, взобрался сначала на капот нашего ЗИСа, потом на крышу кабины, а оттуда – на верх стоявшей в кузове будки. Лег на нее, свесил руки:
– Давайте ружье!
Ему подали «Спутник», незнакомец поднялся на ноги и зарядил ружье.
– Не свались оттуда! – крикнул кто-то.
– Не боись, – махнул рукой сверху стрелок. – Щас попробуем…
Я, раскрыв рот, во все глаза смотрел, что будет.
Вот очередная стайка уток приблизилась к машине, налетая со стороны моря. Шли они высоко для нормального выстрела и очень быстро. Прочно расставив ноги, охотник там, на верху будки, вскинул ружье. Один за другим прогремели выстрелы.
От стайки отделилась птица и, кувыркаясь, покатилась по серому небу к земле.
– Есть! – звонко, радостно заорал я.
Кто-то из наших мужиков рысью понесся туда, где в траве подпрыгнуло от удара о землю белое пятно оперения.
– И вон еще пошел подранок! – крикнул Ткаченко, указывая на отлого снижающуюся в стороне утку, суетливо молотящую воздух крыльями.
– А ну, пацан, – указал мне сверху охотник. – Давай догоняй, может, не успеет в камыш уйти. Я со всех ног бросился вдогон снижающейся птице, вытянув шею и не спуская с нее глаз. До тростникового закрайка было шагов двести, и утка не дотянула. Я, заметив место падения, примчался туда и начал лихорадочно осматриваться. Ничего!
Сзади, со стороны машины, снова дважды грохнуло, там что-то кричали, было слышно – радостно. И тут я увидел своего подранка: кряковая, вытянув шею и пригнувшись к самой земле, бежала в сторону камышовой стенки. Я, словно коршун, налетел на нее, схватил и потащил к машине, а птица била меня крыльями по рукам и бокам. Когда подбежал к становищу, утку у меня отобрал Николай Гах, сказал весело:
– Дывысь, як надо! – перехватил птицу за голову, несколько раз крутнул ее пропеллером и, не глядя, бросил рядом с лежащим на траве серебряногрудым селезнем. Тут же к этой паре добавился округлый, короткий, увесистый красноголовик.
Я помню эту невозможную, невиданную мною доселе стрельбу. Стрелку наверху подавали патроны в чьей-то клеенчатой сумке, на веревке, один конец которой был привязан к ручкам сумки, а второй – закреплен у него на поясе. Кинув в сумку пяток вновь снаряженных патронов, кричали: «Поднимай!» – и мужчина со «Спутником» втягивал боезапас наверх. Утка шла не то чтобы очень высоко – может, метров около пятидесяти, да и выигрыш в дистанции стрелок, поднявшись на будку нашей машины, получил не очень большой. Но – что было, то было. Стрелял он очень ровно, всё время дуплетами. Насколько я помню, утки падали после каждого. Иногда – одна, иногда – две. Подранков было много, больше, чем чисто битых птиц. Их свободные от переснаряжения патронов охотники, бегая что есть духу по плавневому лугу, настигали быстро. Я не успевал за ошалевшими от необычной охоты мужиками, которые орали, смеялись и подшучивали друг над другом, носясь по гряде наперегонки. Но, кажется, сумел поймать и принести полдюжины уток разных пород, среди которых запомнился впервые увиденный близко шилохвостый селезень, длинношеий, очень светлый, красивый…
Потом я услышал и увидел подпрыгивающий на кочках мотоцикл, направляющийся к нашему становищу. На сиденье восседал человек в высокой форменной фуражке.
– О! Гришка катит! – насмешливо сказал Гах, сворачивая шею очередной утке и бросая ее в общую кучу на траве. – Побачив, сокил востроглазый, як качки падають – завидки бэруть. Щас будэ права качать…
Но егеря, несмотря на его грозный вид и официальные претензии к количеству битой одним стрелком птицы – в то время норма была, смех сказать, пять голов утиных пород (это при том количестве дичи!), – полушутя-полуразгневанно послали, мотивируя свой праведный гнев полным отсутствием нормальной охоты и тем, что стрелок старается для всего коллектива. А охотник наверху, на минуту оторвавшись от стрельбы, крикнул свысока:
– Так что, Григорий Иванович, пока на всех не набью, не уеду! За путевки гроши всеми плачены. Езжай ты отсюда, ради бога…
Я не помню, сколько именно уток собрали в тот день с плавневой гряды, но то, что их было много и падали они от громоподобных выстрелов «Спутника» стабильно и часто, запомнилось.
Наверное, ничего особенного в той стрельбе не было. Сейчас, пытаясь анализировать события того дня, отгоревшего в просторах азовских плавней сорок пять лет назад, я думаю, что всё было вполне объяснимо. Птица летела, скорее всего, в сорока-пятидесяти метрах над землей, может, немного дальше. Наши ружья, в большинстве своем шестнадцатого калибра, рядового разбора, с такой дистанцией справиться не могли. Никто не применял ни контейнеров, ни других укучнителей – стреляли из «латуни» обычными, усредненными зарядами. Понятия вроде «ружья и заряды “магнум”» тогда, кажется, вообще нам были неизвестны. Да и необходимости в них не ощущалось. В азовских плавнях водоплавающей дичи было огромное количество, и главным было одно – как найти подходящее место и сблизиться с нею. Стрельба велась на небольших расстояниях – пятнадцать-тридцать метров.
А тот случай был просто удивительным и, как теперь представляется, поучительным. Всё же для этого должны были создаться определенные обстоятельства, и многие из них – просто совпасть. Но в памяти навсегда остался и тот засушливый год, и серый денек над разливами тростниковых зарослей, среди которых бордовыми пятнами жесткой плавневой травы солероса проступают сухие гряды.
Сейчас я думаю о том, что, хотя, как указывалось потом в различных пособиях и руководствах по охоте, производство ружья ИЖ-59 «Спутник» было прекращено из-за того, что «при определенных условиях (частая стрельба, применение сильных зарядов) длинные стволы ИЖ-59 иногда начинали «крестить», т.е. нижний ствол бить выше цели, а верхний – ниже» (М.М. Блюм, И.Б. Шишкин, «Охотничье ружье, М., «Экология», 1994), это ружье по
праву может считаться одним из самых интересных, оригинальных и великолепных образцов, выпускавшихся отечественной оружейной промышленностью. Во всяком случае, мне кажется, ни одна из заменивших «Спутник» моделей – ИЖ-12, а потом ИЖ-27 – не может похвастаться ни оригинальностью, ни интересными решениями в своих конструкциях. Это просто ружья – в меру тяжелые, достаточно надежные и прочные. Но в них нет того своеобразия и той легкоузнаваемости, которыми обладало ИЖ-59, – того, что позволяет, на мой взгляд, назвать «Спутник» своеобразной «личностью» в ряду остальных моделей.
И еще я бы назвал это ружье народным «магнумом». Стоит посмотреть на его массивные, длинные стволы, на конструкцию коробки, как проникаешься уважениям к людям, сконструировавшим и сделавшим это ружье. А пресловутую способность «крестить» в этом ружье – никем, по-моему, конкретно не доказанную – ижевчане устранили, поставив в последних выпусках «Спутника» соединительную муфту между стволами. Она к тому же добавила ружью определенного шарма. А о современной оружейной промышленности нашего отечества, к сожалению, можно говорить только с чувством сожаления и грусти. Печально, но очень похоже, что у нее нет будущего. Всё в прошлом. Как и тот давний день в плавнях, которые тогда были близким, осязаемым раем.
P.S. Недавно я случайно узнал, что егерь, который в тот далекий день приезжал к нашему стойбищу в плавнях с целью пресечь ту невозможную, потрясающую стрельбу, всё еще жив. Я не знаю, сколько ему лет, знаю точно, что зовут его Григорий Пономаренко. В журнале «Охота и охотничье хозяйство» за 1966 (!) год о нем есть статья под заголовком «Кудесник Рясного лимана». И фотография Григория. Слово «кудесник» применительно к деятельности наших плавневых егерей звучит несколько, мягко говоря, иронично и как бы с двойным смыслом, но если бывший егерь до сих пор жив – это в какой-то степени символично… Во всяком случае, я желаю ему здоровья.
Игорь Алёхин, художник Александр Дёгтев, «Охотничий двор» №11/2011
***
Купить одежду для охотника, а также подобрать и купить охотничье ружье Вы можете также в оружейном салоне "Охотничий двор" который находится по адресу: г. Москва, Мичуринский проспект, дом 7. Там же вы можете купить или продать подержанное ружье, приобрести новое ружье вместо старого оружия. Также можно сдать на комиссию гражданское огнестрельное оружие, пневматическое оружие, оптику.
E 37 30.587
Звоните:
8 (495) 225-70-36
8 (495) 221-93-04
Филиал в ТЦ "Спорт хит" — 8 (903) 104-84-76
Пишите:
oxotdvor@mail.ru, ohotdvor@pochta.ru
Приезжайте:
г. Москва, Мичуринский проспект, дом 7.
ежедневно с 10.00 до 20.00
суббота с 09.00 до 19.00
воскресенье с 9.00 до 17.00
Другие статьи на тему Охотничьи ружья:
- Охотничьи ружья: МР221 «Артемида»
- Коллекционные ружья ИЖ серии "Города-герои"
- Иж сделал охотничье ружье МР-94 Новороссийск
- Охотничье ружье: Браунинг А5
- Охотничьи ружья: Тройники
- Выставка ARMS & Hunting 2012 открылась в Гостином Дворе
- Прогулка по лесу с ружьем — еще не браконьерство, считает ВС РФ
- «Ростехнологии» и итальянские винтовки
- Укороченная винтовка СВУ — без ущерба для точности стрельбы
- Что покупать: отечественные или импортные винтовки? Вопрос не в сути, а в его лоббизме и коррупции
- Продажи стрелкового оружия продолжают расти
- Снайперы РФ вооружаются старыми австрийскими охотничьими винтовками
- Orsis SE T-5000, Orsis SE Hunter ГК Промтехнологии. Мифы и Легенды
- Как сейчас обстоит ситуация с российским стрелковым оружием: по итогам Интерполитех-2011
- ГосДеп США приравнял Remington 700 к снайперскому оружию
- Чешская CZ 700 – снайперская винтовка под натовский стандарт
- Штуцер ИЖ-18МН — оружие опытного охотника
