Игорь Шпиленок: От одиночества я начал разговаривать с медведями и лисами

Игорь Шпиленок: От одиночества я начал разговаривать с медведями и лисами

Умение фотографировать это примерно 5% успеха, а остальное – умение видеть интересное, умение натуралистическое, а техника вообще особой роли не играет. Так считает известный фотограф, популярный блогер Игорь Шпиленок. Он был первым директором заповедника Брянский лес, который сам же и создал. Последние 8 лет Шпиленок живет и работает в одном из самых уникальных мест нашей страны – Кроноцком заповеднике, что на Камчатке.

Фото - Игорь Шпиленок

Русский журнал: Расскажите, чем именно Вы сейчас занимаетесь?

Игорь Шпиленок: Сегодня моя жизнь – это две точки на карте России: крайний запад (Брянская область) и крайний восток (Камчатка). Между ними целая карта, на которой я в последние восемь лет основательно, как говорится, наследил. Сейчас я в отпуске и пока не решил, что делать дальше. Я был примерно в сорока заповедниках страны, в некоторых – не скрываю – с разведкой. Очень хочется поработать в каком-то новом для себя месте. Но знаю, что меня постоянно будет тянуть в эти два. В первом я родился и много сил отдал на то, чтобы сделать брянские места заповедными, а второй, Кроноцкий, является настоящей жемчужиной российской заповедной системы. По моему убеждению, это самый яркий заповедник мира.

РЖ: Мы с Вами разговариваем по пути в Красноярск. Туда тоже на разведку?

И.Ш.: Нет, на конференцию, буду рассказывать, как использовать блогосферу в деле популяризации заповедников. Я ведь блог завел вполне осознанно. Пропаганда «в лоб» — это самый худший вид пропаганды. Если бы я писал посты в стиле «не надо мусорить», «не стоит рубить деревья», то читателей бы у меня было человека полтора, не больше. А вот если ты рассказываешь о жизни вокруг себя, о местах, куда люди не могут доехать, о дикой природе, находясь внутри нее, — совсем другое дело. Ведь часто для людей эта жизнь существует где-то далеко, в Африке или Австралии. Нет, она рядом с нами!

РЖ:
В Вашем блоге фотографии только из российских заповедников. Западные не интересны?

И.Ш.: Я был много на западе, но никогда не беру в такие поездки профессиональную фотокамеру, езжу с «мыльницей». Потому что в заграничных парках я все-таки турист. По настоящему, с радостью, я снимаю только в России. У меня узкая тема, я не фотографирую все подряд, мне интересны только заповедные места, национальные парки, территории, которым необходима помощь. Своими фотографиями я стараюсь как-то помочь, повлиять. Каждая моя съемка для чего-то.

Фото - Игорь Шпиленок

РЖ: Историей про «мыльницу» Вы удивили.

И.Ш.:
Техника никакой роли не играет, это всего лишь инструмент в руках опытного художника. Знаете, есть такой венгерский фотограф Бенс Мате, несмотря на молодость, он уже завоевал все мыслимые и немыслимые титулы природной фотографии. При этом почти все его последние фото делаются бюджетными камерами и самыми дешевыми объективами третьестепенных производителей. Вопрос технический его вообще мало волнует. Если фотографу есть что сказать, то он это скажет любым инструментом, который находится в его руках. Главное – глаза. Если ты видишь – ты это будешь показывать .

Я в последнее время чаще снимаю непрофессиональными камерами: они легче, их можно в карман положить, но у них много технических ограничений. Техническое мастерство заключается в том, как эти ограничения обойти. Не хватает динамического диапазона – выбери подходящий свет, где нет такого перепада яркости. Достаточно часто опуститься на полметра и все, — уже нет этих пятен, бликов.

РЖ:
С животными, наверное, немного сложнее выискивать правильный ракурс, — они не станут ждать, пока фотограф найдет нужную точку без пятен.

И.Ш.: В фотографии дикой природы само умение фотографировать составляет примерно 5% успеха, а остальное – умение натуралистическое. Я позиционирую себя как фотограф – натуралист: на 95% –натуралист и лишь на 5% – фотограф. Раньше я считал, что это соотношение где-то поровну, 50 на 50, но чем больше я погружаюсь в природу, тем больше понимаю, что эти знания бездонны и уникальны, ты их не вычитаешь в книжках. Ты приезжаешь на новую территорию и ничего о ней не знаешь, тебе надо или искать опытного проводника – а я этого не люблю, я обычно сам себе проводник – или изучать местность, на это уходит довольно много времени. Но в итоге ты получаешь уникальные знания и зачастую знаешь территорию намного лучше, чем старожилы. Эти знания помогают смотреть на мир глазами медведя или соболя.

РЖ: Но это, получается, надо все время быть где-то рядом с ними?

И.Ш.:
Мой принцип – идти против следа. Если я пойду по следу, то догоню зверя и спугну, он будет от меня убегать и вести себя неестественно. А я сначала изучаю то, что животное уже сделало, – так я прогнозирую его поведение. Эта пытливая работа и занимает те самые 95 %. Часто фотограф снимает зверя уже убегающего. И снимает, как правило, на огромном расстоянии. А потом демонстрирует снимки с комментариями типа «Ты эту точку видишь? Так вот это медведь!». А я должен снять медведя в естественной жизни, когда он ведет себя без поправки на наблюдателя. Иногда на это приходится тратить месяцы. Например, я полгода прожил в доме, прежде чем норка начала мне доверять. Она встречала меня каждый день, я за ней не гонялся, и она поняла, что я не собираюсь ее преследовать. Только после этого она начала жить параллельной со мной жизнью.

РЖ: А не страшно рядом находиться с животным? Ладно, норка, но ведь есть еще и медведи.

И.Ш.: По-разному бывает. Понятно, что самый слабый медведь сильнее самого сильного человека. Бывают страшные истории, гибнут коллеги. Мой коллега Виталий Николаенко – один из лучших знатоков медведя в России, человек, который десятилетиями исследовал медведя – погиб во время наблюдения и съемки. Он все время попадал на те особи, которым можно доверять. Ну и в какой-то момент он даже перестал брать с собой ружье, но, увы, бывают исключения.

Когда я живу в медвежьих местах, то обязательно хожу с оружием. Другое дело, что оружие у меня заряжено не пулями, а сигнальными ракетами, чтобы отпугнуть его. У меня были случаи, когда я сталкивался с медведем нос к носу. Но мы мирно расходились. Однако если бы он захотел причинить мне вред, то у меня не было тех самых миллисекунд, чтобы сорвать ружье с плеча.

Фото - Игорь Шпиленок

РЖ: Первое ощущение – страх?

И.Ш.:
Нет, я устроен так, что страх у меня появляется потом. В момент решающей опасности страхи полностью исчезают. Мозг переходит в режим суперкомпьютера и принимает то решение, которое нужно принять. Когда острая ситуация разруливается, ты еще некоторое время не чувствуешь, что она была острая. И только когда ложишься спать, перед глазами проходит все произошедшее, и первый сон – про эту ситуацию.

Фото - Игорь Шпиленок

История повышенной опасности у меня была этим летом. Рядом со мной жил олень с гигантскими рогами, которого я звал олень-сосед. Я его все время снимал на одном и том же месте. А место это медвежье. Однажды я по очень высокой траве подкрадывался к этому оленю-соседу, и вдруг на минимальном расстоянии от меня поднялось медвежье лицо. Если бы он в этот момент махнул лапой, то просто бы убил. Но для него мое появление тоже было неожиданностью. Поэтому он отпрыгнул на пять метров, сгруппировался для атаки и понесся на меня со страшной скоростью. Я только видел, как в небо взлетала грязь и трава, летевшая у него из-под ног. Потом на просвет травы показалась гигантская туша, я выстрелил ракетой и попал ему в голову. Он понял, что я могу сопротивляться, пронесся мимо меня и прыгнул в озеро. Испуга тогда у меня не было. В момент, когда жизнь висела на волоске, мне было смешно. Я взял радиостанцию и по ней со смехом рассказал все жене и пошел дальше искать оленя. А вот вечером того же дня, когда я стал засыпать, сразу же увидел эти комья грязи и травы.

РЖ: Какой кадр для Вас был самым сложным?

И.Ш.: Много таких. Есть кадры, за которыми я гонялся годами. Но в творческом плане обычно эти кадры ценны фотографу, а зритель и не догадывается, что за ними стоит. У меня есть кадр, снимая который я обморозил себе пальцы. А в кадре, между тем, обычный зайчик, сидящий в снегу. Мне пришлось долго сидеть, просто наблюдая, ждать, пока он перестанет меня бояться. Но он-то в отличие от меня утепленный.

РЖ: Самые хорошие кадры — они случайны?

И.Ш.: Не всегда. Фотограф иногда не может оценить хороший это кадр или нет. У него есть эмоциональная пуповина со снимком. Пуповина, про которую зрители не знают, ведь они смотрят на результат. А фотограф кроме результата еще смотрит и на историю, которую знает только он. Вот, например, у меня есть кадр с лисой. Она мне начала доверять после того, как я 8 месяцев прожил рядом с ее норой. Она меня видела каждый день, сначала не подпускала даже на 200 метров, через два месяца это расстояние сократилось вдвое, а еще через восемь месяцев жизни в этом кордоне она начала разрешать ходить мне за ней следом. Так я снял много уникальных кадров.

РЖ:
За каким кадром Вы до сих пор гоняетесь?

И.Ш.:
Например, я до сих пор не могу хорошо волка снять. Они очень осторожные.

РЖ:
Какие животные самые хорошие модели?

И.Ш.:
Медведи легки для съемки — это большой объект, к которому не надо подходить вплотную. Тот же заяц в сто раз сложнее. Медведи чаще всего не боятся человека, в отличие от зайцев. Но, в то же время, снимая последнего ты, не рискуешь жизнью. Хотя, знаете, снимая медведя, я не рисковал здоровьем, а вот снимая зайца — рисковал.

А вообще наиболее интересен тот фотограф, который может находить красоту в обычных вещах. Если поставить 50 фотографов рядом с дерущимися львами, то 45 из них сделают прекрасные снимки, — сюжет- то уникален сам по себе, как не снимешь, это будет смотрибельно. А вот снять в каком-нибудь подмосковном пруду обычную лилию или кузнечика так, чтобы все ахнули, — это уже совсем другое.

РЖ:
Часто используете фотошоп?

И.Ш.:
По минимуму. И никогда для трансформации изображения.

РЖ:
Первый фотоаппарат, конечно, помните?

И.Ш.: «Смена 8М», которую мне купила бабушка. Мне было лет 11, когда я нашел поляну с подснежниками в брянском лесу, и мне было жалко, что я один вижу эту красоту. Вот я и начал клянчить 15 рублей на фотоаппарат. Но пока клянчил, подснежники отцвели. А на следующий год эта поляна оказалась перекопана тракторами. Эта история сильно на меня повлияла.

Потом появился «Зенит» за 78 рублей. Деньги на него я заработал сам ведением фотокружка в местном Клубе юных техников. Получал 45 рублей в месяц и был самым богатым школьником в рабочем поселке.

РЖ: А в какой момент появилась идея создать заповедник «Брянский лес»?

И.Ш.:
Я к этому шел много лет. Однажды еще подростком я увидел птицу удивительную для меня, — аист, но черный. Я тогда не знал, что существует черный аист. Это редчайшая птица. Увидел ее однажды и «пропал», начал везде искать. Потратил на поиски лет восемь. Нашел в общей сложности 24 гнезда. Места эти тогда не были заповедными, и чаще всего я находил не сами гнезда, а уже вырубки. Я всегда опаздывал. Знаете, когда тебе 17 лет, это оставляет глубокий отпечаток в сердце и определяет последующую жизнь. Поэтому еще студентом я начал думать о том, как создать в тех местах заповедник. В 1987 году брянский лес получил статус заповедника, а я стал его директором. Мне было 27 лет.

РЖ:
По образованию Вы ведь учитель?

И.Ш.: Русского языка и литературы. И я даже работал по специальности, в деревенской школе рядом с территорией будущего заповедника. Но работа в школе показалась мне монотонной, и я ушел.

РЖ:
Как Вас из Брянского леса на Камчатку забросило?

И.Ш.: Тоже мечта детства. Начитался книжек. Мне казалось, что работающие там люди – просто ангелы какие-то, и что я не достоин там находиться. Впервые приехал в Кроноцкий заповедник в качестве фотографа. Правда, к этому моменту уже довольно долго работал в заповедной системе, знал административные вопросы, тактику борьбы с браконьерами. Мы быстро нашли общий язык, так я стал инспектором в этом уникальном месте.

РЖ:
С браконьерами часто приходилось сталкиваться?

И.Ш.: В первые годы работы в Брянском лесу бывало разное: и с ружьем на меня охотились, и дом жгли. Там заповедник зажат населенными пунктами, в которых были свои традиции, многие семьи существовали за счет браконьерства. На Камчатке проще, рядом нет населенных пунктов.

РЖ:
Как строится Ваш обычный день?

И.Ш.:
Все зависит от того места, где ты работаешь. На Камчатке я охраняю Кроноцкий заповедник: зимой у меня ежедневный обход или объезд на снегоходе, летом – патрулирование морской границы, которая одновременно является и восточной границей страны. Туда нет сухопутной дороги, попасть можно или вертолетом или морем. Браконьерство там не может быть рентабельным. Поэтому там годами не бывает нарушений режима, за последний год я не составил ни одного протокола.

Фото - Игорь Шпиленок

РЖ: Семья сразу поддержала переезд?

И.Ш.: Моя жена занимается природоохраной, поэтому у нас полное понимание. Я поехал в заповедник, а Лора начала работать в Петропавловске-Камчатском, образовала там отделение всемирного фонда охраны дикой природы.

РЖ: Получается, на кордоне Вы жили совсем один?

И.Ш.: Этим летом несколько недель семья провела со мной, но поскольку дети у нас школьного возраста, то сами понимаете.

РЖ: Сколько времени максимально Вы были без цивилизации?

И.Ш.: 400 дней.

РЖ:
Не тяжело?

И.Ш.: Когда есть интернет, скайп, то и эмоционального голода нет. Да и работы много, 25-30 километров пробежишься, а надо еще дров наготовить, воду натаскать, ночью еще в блог написать, — в общем, некогда тосковать. Вот до этого были периоды, когда по полгода без интернета, — вот тогда случались моменты эмоциональной тупости, разговаривал с медведями и лисами.

РЖ: Дети Вас поддерживают?

И.Ш.: Старшие (от первого брака) пошли по моим стопам. Недавно Петр, который работает инспектором в заповеднике, написал про свое детство, про то, как рос на кордоне и считал, что так растут все дети. А когда стал подростком, то с удивлением обнаружил, что есть города, паровозы…

РЖ:
Бунта не было?

И.Ш.: В 16 лет он удрал от этого в город, но через пару лет вернулся и теперь работает инспектором. Второй сын Тихон сейчас директор Кроноцкого заповедника. Чем займутся младшие пока сложно сказать, но фотографировать они любят.

РЖ: Так у Вас династия?

И.Ш.: Ага, которую я же и начал. Отец мой работал на заводе, был охотником заядлым. А потом, глядя на меня, увлекся и теперь работает инспектором в заповеднике «Брянский лес», хотя ему за 70.

РЖ: О чем мечтаете?

И.Ш.: Хочу расширить заповедник «Брянский лес». Сейчас это один из самых маленьких заповедников. Но сегодня сделать это нельзя, однако можно заложить фундамент на будущее. Надо менять отношение людей к этой проблеме, поэтому я сейчас ищу союзников, в том числе с помощью фотографий и блога. Фото для меня всегда играли вспомогательную роль. В детстве я хотел показать эту поляну с цветами бабушке и маме. Потом мне нужны были фотодокументы для обоснования создания заповедника. Когда фотодокументы сделаны эмоционально, то они воспринимаются куда действеннее, чем обычные. Поэтому лучше снимать, не скрывая своих эмоций.

Светлана Замарацкая, фото Игоря Шпиленка

***

Встретить Новый год в Подмосковье в домике, декорированном в стиле охотничьей заимки, приглашает Долголуговское охотхозяйство. Вы можете организовать собраться веселой дружной компанией, самостоятельно нарядить елку во дворе, попариться в баньке, организовать стол по собственному вкусу. Организуйте Новогодние праздники по своему вкусу! Долголуговское охотхозяйство находится в 65 км от Москвы по Щелковскому направлению. Домик охотника расположен на живописной поляне прямо в лесу на берегу пруда. Подьезд очень удобный, и до самого домика охотника можно проехать на любом автомобиле.

Встреча Нового года в Подмосковье

Забронировать номер в Долголуговском охотхозяйстве можно по телефонам:

8 (495) 626-22-06
8 (495) 626-21-06

Другие статьи на ту же тему:

Оцените статью