 |
1 и 2 ноября в Москве прошел Междисциплинарный круглый стол «Русская публицистика и периодика эпохи Первой мировой войны: политика и поэтика». На секции «Русские писатели и Первая мировая война» прозвучал доклад Заместителя Председателя Правления Национального Фонда Святого Трифона по вопросам культуры и искусства, доктора филологических наук Шалыгиной Ольги Владимировны об Андрее Белом. |
Андрей Белый – русский писатель, встретивший Первую мировую войну в нейтральной Швейцарии, в непосредственной близости от полей сражений французской и немецкой армий, пережил начало войны как личную, духовную трагедию. В письме Иванову-Разумнику, датированным первой половиной августа (ст. ст.) в 1914 года, Белый подробно и точно описывает место своего пребывания и рисует карту военных действий: «Вокруг нас война; всю предыдущую неделю мы жили в районе пушечных выстрелов: бой у Бельфора, Альткирхена, Мюльгаузена мы слышали; у нас дребезжали стекла от пушечных выстрелов; долина, где мы живем, в случае, если бы повернули на нас пушки в Германии или во Франции, оказалась бы под огнем; все эти дни …»[1]
Свое нахождение в нейтральной Швейцарии во время войны, Белый переживает как необходимость служения духу мира, созидания храма, объединяющего человечество для созидания культуры будущего. В письме Иванову-Разумнику 3/16 марта 1915 года он пишет: «Отрезанность от России меня давит, и я уже начинаю хотеть, чтобы нас, ратников 2-го ополчения, поскорей призывали: но сам, своею волей не могу бросить дела, за которое мы с женой взялись: более чем когда-либо чувствую необходимость, прямо долг, отсиживаться при Johannesbau[2] именно сейчас, когда все живое и огромное отхлынуло либо на западный либо на восточный фронт, — именно теперь в качестве русского жить с немцами и англичанами и не отдаваться своим естественным чувствам и стремлениям, а строить Bau – этот знак «мира всего мира» — мне и кажется важным. Конечно, я не стал бы сидеть здесь, если бы чувствовалось, что час – наступил, что пришла пора всем – без исключения – послужить России. Под службою я разумею реальное дело, а не «лекцию». <…> Вот мне и кажется: в Россию мне надо ехать разве что – в лазарет, во фронт; и совсем не кажется мне важным возвращаться в Россию “an und fur sich” . [3]<…>
А теперь, когда уже 7 1/2 месяцев неустанно гремят пушки недалеко от нас, когда многие бросили Bau и разъехались, должна быть кучка людей, кто сейчас, переборовши себя, остался бы на месте. Психология наша, русских при Bau, вовсе не психология равнодушия, а психология добровольно отсиживающихся в осаде и выносящих всю тяжесть осады, чтобы именно в дни и часы всеобщей брани «храм мира любви» созидался.
Bau (не говоря о внутреннем его смысле) в чисто архитектоническом смысле будет единственным и первым в мире (если смогут его довести до конца), и задача нас, русских при Bau, в том, чтобы Bau был и русским тоже. Говорю, если смогут его довести до конца, т.е. если соберут денег для постройки, и если – не разбежимся мы, добровольцы: а соблазн разбежаться есть; в самом деле: сонная, спящая Швейцария, сонный, спящий Базель, нездоровая местность, туман, грязь, убогие деревушки, чисто физические трудности и физическая усталость от работы здесь, а пушки напоминают: всего за несколько километров – все иное: напряженная жизнь, шум и дело; мировая война за несколько километров, и сон – здесь. Соблазн великий!.. Но я сказал себе, что уеду отсюда – либо во фронт, либо на прямое дело, а пока буду выносить страду – «здесь». Простите, что пишу это все, но я чувствую и знаю тот укор, который бросают нам теперь из России. И право: психологически хотелось бы ответить на него лишь тем, что от работы здесь, минуя города, поехать и умереть на полях сражения, если придет час умирать за Россию. Но часа нет еще!..»[4].
В январе-июне 1915 года А.Белый пишет книгу «Рудольф Штейнер и Гёте в мировоззрении современности», где снова и снова повторяет: «В событиях индивидуальных, интимных есть поступь эпохи; в событиях кружковых ее нет: есть ее искривление. События эпохальные крадутся по уединеннейшим, скрытнейшим индивидуальным сознаниям: то, что вынашивал базельский экс-профессор, по имени Фридрих Ницше, что было голосом внутренней жизни какого-то Генриха Ибсена, чем болел Достоевский, что бросило молодого доцента Владимира Соловьева в Египет из Англии, то вскричало впоследствии тысячами рефератов и книг, пронеслось по душевному морю Европы; и – ныне обстало: событиями…»[5] .
Именно такие личные, интимные переживания Белого, по ощущению его, и вызвали, и сломали хребет мировой войны. Так, в «Записках чудака» он, описывая свое переживание начала войны, связывает его, прежде всего, с событиями собственной духовной жизни:
«Разразилась война.
Мне казалось в первую осень войны: это я ее вызвал: во мне начиналась она; непримиримый сознательный бой с двойниками моими кипел уж с июня (война разразилася в августе)»[6]. Описание значительнейших событий духовной жизни дается пунктиром. Отточия разделяют фрагменты текста главки «Война»: «единство сознанья распалось: я был – над собой, под собой; в точке прежнего «Я» — образовалась дыра.
Тут-то вот и разразилась война: загремели орудия из Эльзаса; гремели два года…
…
Окошко уютного домика выходило в долину; весною глядели в него белокурые вишни; в проглядные полосы зорь проницали мохнатые кисти лиловых глициний; перед ненастьем отчетливо разрывались пары; островерхие гребни Эльзаса синели; оттуда болтала в заре говорливая пушка.
Так взрывы во мне стали взрывами мира; война расползалась из меня – вкруг меня»[7].
В то время он воспринимал все происходящее вокруг него как проявление вовне, в мире физическом, войны духовной и ощущал наличие своей личной вины в развязывании мировой войны. В письмах, публицистике и прозе Белого тема «Пушки Эльзаса» манифестирует динамический комплекс мотивов, в середине жизни перехваченный грохотом пушек мировой войны и расширяющийся в прошлое и будущее.
«Я хочу описать одно место. И – один момент времени. Это место мне стало родным; я к нему иногда обращаю свой взор; воспоминание строит мне образы; вижу явственно: образы, восстающие здесь мне, из этого места, — значительней всех, восстававших мне в жизни» — так начинаются «Воспоминания странного человека, Андрея Белого».
Момент, пережитый мной здесь, быть может, — значительнейший из моментов, когда-либо посланных человечеству; он – момент начала падения огромного периода времени, столетия окостеневавшего великолепными памятниками культуры: объявление мировой, небывалой войны[Курсив наш – О.Ш.].
Место, близкое мне, затерялось под Базелем между двумя швейцарскими деревеньками: Арлесгеймом и Базелем. Это место есть холм; он зелеными склонами мягко сбегает в долину; долина же тянется до границы Эльзаса, откуда – перед дождем, когда небо особенно ясно, проступят, синея, далекие гребни Вогез; и – опять запахнутся густеющим воздухом»[8]. А.В.Лавров, комментируя употребление наименования Базеля в качестве города и деревушки одновременно, в соответствующей сноске отмечает: «Так в автографе. Видимо, описка; подразумевается: Дорнахом». Однако в этой описке Белого можно разглядеть также и момент смещения, сдвига биографического материала в эстетическое (символическое). Так в более поздних текстах именно Базель будет связан с темой «пушек Эльзаса», а Дорнах останется обозначением места духовных событий и строительства Иоаннова здания. Например, в 4 части «Кризиса культуры» Белый писал: «Я под Базелем сам себе рассказал свою жизнь, когда терны вонзались в чело здесь — в мучительном Дорнахе; громыхали орудия — там, из Эльзаса, оповещая весь мир о падении и разрушении зданий культуры»[9].
Вид на Генеанум и котельную. Открытка с пометами Андрея Белого. На обороте письмо Белого матери. [1915]. РГАЛИ. Опубликовано: Андрей Белый. Линия жизни / Отв. Ред. М.Л. Спивак; сост. И.Б.Делекторская, Е.В.Наседкина, М.Л.Спивак; художник Е.А.Поликашин; Ком. По культуре г. Москвы, ГМП; ГЛМ; РГАЛИ. – М., 2010.-272 с. : ил., фот. С. 232.
Описание «значительнейшего момента, когда либо посланного человечеству», завершается пейзажной зарисовкой, детали которой также будут воскрешать память о нем: «На зеленеющих склонах расселися старые, черепитчатые домишки; здесь и там проступают они красноватыми пятнами крыш из плодовых деревьев, разряжаясь и снова сближаясь; зимами, когда зелени нет, обнаруживаются здесь и там деревеньки: как на ладони, стоят они; и точно бросаются к вам, приближаяся невероятно (и кажется: до этой старой, седеющей колоколенки протяните руку – наверное вы дотянетесь; а когда побежит в марте зелень волной от долины и быстро подымется вверх, одевая деревья, кустарники, травы и затопляя домишки, то все отдалится; и даже ближняя крыша, пока — <Последующий текст утрачен: 10 листов автографа, за исключением фрагмента II>»[10].
В финале «Кризисов культуры» эта тема прозвучит снова: «Здесь — в Базеле, в Дорнахе — я подолгу смотрю на оранжево-красную черепицу домов; и — меня окружают, как Ницше, кретины; здесь предан сожжению прах Моргенштерна. Отсюда я слушаю говоры пушек в Эльзасе; переживаю здесь гибель культуры; встречаю рождение новой; и — созерцаю два купола ясного здания»[11].
«Воспоминания странного человека, Андрея Белого», названные их публикатором, А.В.Лавровым, прототекстом для «Записок чудака», можно также назвать «прототекстом» и для темы «пушек Эльзаса». Квалифицируя этот текст как «своего рода текст-программу, текст-абрис, текст-предварительный конспект будущего масштабного произведения, А.В.Лавров, отмечает в нем признаки «форсированной орнаментальной стилистики», когда темы, лаконично обозначенные в прототексте, развертываются в пространные повествования, восполняясь и обогащаясь дополнительными штрихами, деталями, описаниями, целыми эпизодами[12].
Тема «пушек Эльзаса» и их грохота скрепляет собой в единое целое цикл текстов, именуемых «Кризисами», эпистолярное наследие, автобиографическую, научную и художественную прозу. Так в прототекте проясняется связь темы двойничества, научного познания природы (наблюдения, описания, классификации), буржуазной действительности с темой кризиса культуры, когда «боги, демоны, души», закованные в оковы культуры, восстали «горластыми жерлами пушек из волн».
Например, во фрагменте II «Воспоминаний странного человека, Андрея Белого» возможно проследить логические связи, которые автор устанавливает между темами. В других текстах они уже предстанут самостоятельными, как бы примыкающими друг к другу. В этом смысле примечательна тема природы – двойника и ужаса ее явления, подобного встрече с призраком:
«Наблюдение такое природы возможно в период, когда вся она обернулась явлением: убежав из души, нам предстала («явилась»), как призрак.
Наблюдение, описание, классификация убежавшей от нас части < > явленной перед нами как п<рирода?> < > наш жест: от вторжения бессмыслицы с аккуратно размеренной < ?>, буржуазной < ?> действительности.
Природа – двойник; встреча с ней для комнатного сознания есть ужас; от ужаса мы – закрываемся стенами: наблюдение, описание; классификация есть стена. Но за стеной ждет двойник.
Современные «опыты» часто – бои с двойниками; разнообразие опытов истерзало на части явленье природы; отношение наше к нему – точно к телу врага, по которому мы бьем мечом; и итоги дробленья – кусочки действительности; мы их прячем в темницы: музеев и спиртовых препаратов; номенклатура научных понятий – градация камер тюремного замка природы; боги, демоны, души, тая свои лики в вуалях стихий, истомились в гробах: в классификационных системах. Мы заключили стихии паровозных существ в паровозных и пароходных котлах: в динамите и порохе; не удивительно: боги, демоны, души разбили оковы; и – расползаются вокруг нас: страшным миром машин; демоны, от которых оторваны мы и с которыми мы столетья боролись, терзая их груди киркой, повосстали вкруг нас – не из пены морской (как бывало): горластыми жерлами пушек из волн»[13].
Этот фрагмент во многом проясняет связь образов-тем 4 части «Кризисов культуры»:
«В Базеле проживал Фридрих Ницше; он есть лезвие всей культуры; трагический кризис ее — в его жизненном кризисе. "Некогда с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то огромном, — о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести"…["Ессе homo"[14] . Стр. 114.] — проговорила культура устами его; он взорвал сам себя; он взорвал в себе "немца": "они для него невозможны" [Idem. Стр. 111.]; взорвал в себе "доброго", "ибо добрые не могут созидать: они… начало конца" [Idem. Стр. 118.]; он взорвал человека в себе — в то мгновенье культуры, когда достигала последняя необычайных размахов: "В тот совершенный день, когда все достигает зрелости и не одни только виноградные гроздья краснеют, упал луч солнца и на мою жизнь: я оглянулся назад, я посмотрел вперед, и никогда не видел я сразу столько хороших вещей" [Idem. Стр.6.].
Первое посещение Базеля (помню его, как сейчас) было мне в сентябре — в совершенные дни, когда явственно проступили мне контуры великолепнейшего "Евангелия от Марка", звучащие в лекциях Штейнера: "Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему"… Этим гласом был Ницше.
Помню я Базель в те дни: виноградные листья краснели; и бросило солнце на жизнь мою луч; я впоследствии сам рассказал себе жизнь, мои первые детские опыты сознавания — в час, когда голос "Евангелия от Марка" гремел оглушительно над двадцатым столетием: все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне (13:2). "Скажи нам, когда это будет?" (13:4).
"Когда же услышите о войнах и военных слухах, не ужасайтесь: ибо надлежит сему быть; но это еще не конец. Ибо восстанет народ на народ и царство на царство… и будут глады и смятения… Предаст же брат брата на смерть и отец детей; и восстанут дети на родителей и умертвят их… Когда же увидите мерзость запустения… тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; а кто на кровле, тот не сходи в дом… Ибо в те дни будет такая скорбь, какой не было от начала творения… И если бы Господь не сократил тех дней, то не спаслась бы никакая плоть… И когда вы увидите то сбывающимся, знайте, что близко…" (13:7, 8, 12, 14, 15, 19, 20,29).
Я под Базелем сам себе рассказал свою жизнь, когда терны вонзались в чело здесь — в мучительном Дорнахе; громыхали орудия — там, из Эльзаса, оповещая весь мир о падении и разрушении зданий культуры.
Мне послышался голос того, кто страдал здесь, как я: "Политика… растворится в духовной войне… Формы… старого общества будут взорваны… Будут войны, которых никогда еще не было на земле… Я динамит… Я знаю свой жребий" ["Ессе homo". Стр. 114, 115.].
Рейн — бешеный в Базеле; здесь, опрокинувшись в струи, ткет ясное солнце златистые кольца, летящие, переливаясь и разбиваясь на струях, в окаменелые берега, населенные множеством нибелунгов, ведущих с богами упорные войны за рейнское золото; вся история капитализма, приведшая к ужасам мировой катастрофы и к гибели современной культуры, — оплотневание солнечных блесков, играющих на поверхности вод; возвращение золота Рейну и есть возвращенье богатств, принадлежащих природным стихиям, — природным стихиям.
И Ницше, увидевши ценности в золоте, из которого отливали в Германии императоров и полководцев, отверг это золото; оплотневшие ценности, золото, он заклинал отдать водам, провидел он золото Солнца там именно, где для нас само солнце — тяжелый и косный металл.
Он пытался быть Зигфридом: есть легенда, что Вагнер, осознавая героя, зарисовал в нем черты экс-профессора Ницше, поднявшего над Европою на рубеже двух эпох страшный меч — меч духовной войны.
"Я хожу среди людей, как среди обломков будущего: того будущего, что вижу я" [Фр. Ницше: "Так говорил Заратустра".].
"Я благостный вестник, какого никогда не было, я знаю задачи такой высоты, для которых до сих пор недоставало понятий; впервые с меня опять существуют надежды" [Фр. Ницше: "Ессе homo". Стр. 115.]»[15].
Возвращение золота Рейну, возвращенье богатств, принадлежащих природным стихиям, — природным стихиям – это развернутая протометафора темы «богов, демонов, душ», восставших «горластыми жерлами пушек из волн», впервые прозвучавшей в «Воспоминаниях странного человека, Андрея Белого».
«Оплотневание солнечных блесков» в золото Рейна, как и «оплотневание импульсов культуры» в музейные экспонаты, предметы изучения, наблюдения, классификации, по Белому, есть заточение их, катастрофа, приведшая к ужасам мировой катастрофы и к гибели современной культуры.
Примечания.
1 Андрей Белый и Иванов Разумник. Переписка. – Спб., Atheneum; Феникс, 1998. – 736 с, ил. С. 48.
2 Иоанново здание (Bau) или Гетенаум – антропософский храм в Дорнахе под Базелем, над аяпостройкой которого А.Белый с женой Асей Тургеневой трудились в 1913-1916 гг. Проект был разработан Р.Штейнером. Строительство здания, символизировавшего идею полного слияния духа и материи, было завершено в 1921 году. «Храм» имел два купола, соответственно большего и меньшего размера, каждый из которых внутри был двой¬ным в целях достижения лучшего акустического эффекта. По предсказаниям автора проекта, здание Гетенаума должно было простоять 300 лет, однако в ночь под 1923 год оно сгорело.
3 Самому по себе; безотносительно (нем.)
4 Андрей Белый и Иванов разумник. Переписка. С. 51-52.
5 Андрей Белый. Собрание сочинений. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности. Воспоминания о Штейнере / Общ. Ред. В.М.Пискунова; Сост., коммент. И послесл. И.Н. Лагутиной. – М.: Республика, 2000. – 719 с. С. 26.
6 Записки чудака //Белый А. Собрание сочинений. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака / Общ. Ред. И сост. В.М.Пискунов. – М.: Республика, 1997.- 543 с. С. 361.
7 Там же. С. 362.
8 Белый А. Воспоминания странного человека, Андрея Белого // МИРЫ Андрея Белого. С. I.
9 Белый А. Кризис культуры // Белый А. Символизм как миропонимание / Сост., вступ. Ст. и прим. Л.А.Сугай.- М.: Республика, 1994. – 528 с. С.262.
10 Белый А. Воспоминания странного человека, Андрея Белого. Там же.
11 Белый А. Кризис культуры. Там же. С. 296.
12 «Воспоминания странного человека» Андрея Белого. Предисловие, публикация и примечания А.В.Лаврова // МИРЫ Андрея Белого / [сост. Корнелия Ичин и Моника Спивак].- Белград : Филологический факультет Белградского ун-та ; Москва : Государственный музей А.С.Пушкина, Мемориальная квартира Андрея Белого, 2011 (Cebojнo :Graficar) – 888 стр., С. 54.
13 Белый А. Воспоминания странного человека, Андрея Белого. С. II.
14 Ницше Ф. Автобиография (Ecce homo). Перевод с немецкого оригинала под редакцией и с предисловием Ю. М. Антоновского. — Санкт-Петербург: Прометей Н. Н. Михайлова. 1911; Ницше Ф. Так говорил Заратустра: Книга для всех и ни для кого / Перевод с немецкого Ю. М. Антоновского. 2-е издание, исправленное. — Санкт-Петербург: Типография Альтшулера. 1903
15 Белый А. Кризис культуры. Там же. С. 262-263.
Шалыгина Ольга
Другие статьи на эту тему:
