Нынешние московские рыбаки — люди деятельные и выносливые. Отличительная черта их характера — это коллективность и общительность. В толпе на вокзальной платформе, следуя поговорке "рыбак рыбака видит издалека", москвич с удочкой обязательно заметит собрата по страсти и, вкладывая в слова дружескую иронию, назовет его не иначе, как "товарищ рыбачок", познакомится с ним, и, встретив по пути еще таких же "болельщиков", они вместе пойдут к поезду. |
Нынешние московские рыбаки — люди деятельные и выносливые. Отличительная черта их характера — это коллективность и общительность. В толпе на вокзальной платформе, следуя поговорке "рыбак рыбака видит издалека", москвич с удочкой обязательно заметит собрата по страсти и, вкладывая в слова дружескую иронию, назовет его не иначе, как "товарищ рыбачок", познакомится с ним, и, встретив по пути еще таких же "болельщиков", они вместе пойдут к поезду.
Московские рыболовы
В тот день, когда они собрались ехать на рыбалку, их уже ничто не остановит: ни смертельная жара, ни тридцатиградусный мороз, ни ливень, ни угроза жены развестись, ни приглашение начальника на ночное заседание, ни даровой билет на "Зеленую улицу"…
В пути нередко они проводят ночь без сна, весь день без устали бегают со спиннингом или удочками по берегу, поймают щуренка или десятка два окуней и, наглотавшись настоящего воздуха, возвращаются в город. И не только прохожие, глядя на их свежие лица, считают их счастливыми людьми, но и сами рыболовы думают так.
Есть и еще одно качество у московских рыболовов: искусство удить они доводят до виртуозности.
— Артисты! Очень тонко ловят рыбу,- отозвался о москвичах один сибиряк.
На дыхание
Однажды учитель русского языка Владимир Егорович Быстролетов, человек с седыми висками, но с молодой душой, встретив меня, погладил толстые, черные усы и заговорил о препестях зимней рыбалки. Я пожал плечами какая там ловля зимой.
— Это дело чисто спортивное,- ответил он — Не штука загарпунить кита, а вот поймать зимой окуня, когда он не ловится, Не каждый сумеет.
И Владимир Егорович весело посмотрел на меня. Он был все таким же, как и десять лет назад, когда мы с ним познакомились. Тогда помню, посмотрев на его открытое, радостное лицо, на бодрую походку с всепобеждающим видом, мне захотелось жить никогда не унывая.
В одно декабрьское воскресенье он повез меня на станцию Трудовую, километров в сорока от Москвы. Вагон был набит рыболовами.
— Вы, конечно, и сегодня будете победителем,- сказал один из них моему приятелю.
— Не знаю, как бабушка скажет. Она иногда на двое говорит. Поезд еще не тронулся, а рыбачки завели разговор об ужении. Чего только не рассказывали!
Высокий, костлявый, с проседью в красной бороде человек с авторитетным видом поучал, как надо ловить рыбу. Сколько он знал различных способов! Он все время ссылался на свои руководства по ужению, и я, новичок в этом деле, проникся к нему уважением, как к необыкновенно опытному рыболову. Мои соседи звали его "теоретиком".
Рядом с ним сидел военный без погонов — бравый, стройный с большой черной бородой красавец из плеяды васнецовских богатырей. Он оказался генералом. Коротким, командирским голосом генерал рассказывал, как он однажды удачно удил крупных окуней под артиллерийским огнем.
Больше всех был оживлен худощавый, с мечтательными глазами, средних лет железнодорожник, на погонах которого красовалась одна звездочка. Тоненьким гочосом он смеялся на весь вагон и, толкая соседа то рукой, то ногой, приговаривал: "Вот Федь какое дело!" Слушая "теоретика", он беспрерывно восторженно восклицал — "О!" Во время рассказа Владимира Егоровича о том, как одна артель рыбаков заготовила леща во время нереста около двухсот пудов, железнодорожник успел раз двадцать с негодованием сказать: "Вопиюще возмутительный факт!"
Сам же с простодушием, свойственным детям, рассказал о потаенных рыбных местах, известных только ему. За какие-нибудь полчаса рыболовы без труда выпытали у него все рыбацкие тайны. Железнодорожник долго объяснял, что сегодня клева не будет и он не поехал бы, если бы не допекла жена.
— Уж очень пилит она меня, что на рыболовные принадлежности трачу все деньги, а это неправильно,- жаловался он.- Было дело, когда таскал у нее на удочки свою зарплату, а теперь не ворую. Если мне нужны крючки или блесны,- добиваюсь сверхурочных работ. Вот ведь какое дело!
С "теоретиком" спорил маленький пожилой актер со странной фамилией Юноша-Хованский. У него были толстые губы и глаза с лукавинкой.
— Ерунда! — восклицал он.- Окунь шума не боится. Опытные рыбаки перед тем, как его ловить, мешают в лунке пешней, как в миске ложкой.
Это был уже девятый способ ужения окуней, о которых я услышал за полчаса.
Всю дорогу актер чихал, кашлял. Я удивился: допустимо ли в таком состоянии ехать на лед — долго ли схватить воспаление легких.
— Ерунда! Как только у меня начинается грипп, я всегда еду рыбачить — и все у меня проходит через три часа. Впрочем, на всякий случай можно принять и лекарство.
Он положил в рот таблетку и запил ее глотком водки, которую держал в плоском пузырьке.
— Может быть, стаканчик выпьете? — предложил Юноша-Хованский железнодорожнику, внимательно наблюдавшему за ним.
— Спасибо, не пью и вам не советую. Рыбная ловля — это такое прекрасное, такое ароматное удовольствие — и вдруг заглушать его водкой! Это возмутительно вопиющий факт!
Оказывается, он опьянел от ожидания рыбной ловли и разговоров.
Поодаль сидел тоненький, узколицый старичок с острой белой бородой. Надвинув на лоб изъеденную молью котиковую шапку и кутаясь в облезлое бобриковое пальто, он слушал нас рассеянно, в разговоры не вступал, но иногда улыбался так, как улыбается трезвый человек среди людей навеселе.
Электромонтер Василий Иванович, очень разговорчивый, с птичьим лицом и моргающими глазками, высоким голосом, повествовал, как он на спиннинг поймал полуторапудового сома. Хотя этому никто не верил, но электромонтер, жестикулируя и выражая на своем лице множество чувств, врал так увлекательно, что железнодорожник восклицал: "О!" уже беспрерывно, а у старичка в бобриковом пальто строгие глаза вдруг потеплели, а губы раздвинула мягкая улыбка.
"Такие рассказы могут увлекать не только рыболовов",- подумал я.
А Василий Иванович продолжал разливаться соловьем. Узнав, что я впервые еду на зимнюю рыбалку, он обещал дать мне на водоеме замечательную блесну и показать такие места, где "окунь стоит так густо, что пальцем не проткнешь".
Не успел поезд остановиться на Трудовой, как рыболовы, высыпавшись из него горохом, побежали на залив, отходивший а сторону от канала Москва — Волга.
Там уже было человек пятьдесят рыболовов, они приехали с более ранним поездом. Хотя рассвет был еще мутным, но они отчетливо виднелись на белом снегу. Вновь прибывшие принялись рубить лунки. В пятнадцатиградусный мороз лед колется легко, со звоном. От удара пешни он лопается, как спелый арбуз, и трещины бегут по льду с пушечным гулом.
Электромонтер, забыв о своих обещаниях, летающей с подпрыгом походкой умчался куда-то далеко. Быстролетов, посмотрев ему вслед и назвав его "трепачом", не спеша прошел вдоль берега и вернулся назад. Он приглядывался к обстановке и рыбакам, блеснившим окуней. Поклевов не было. Несколько человек ловили на поплавочную удочку. Облюбовав место около них, мой приятель вынул из чемоданчика удочку-коротышку и дал ее мне. Поплавок на этой удочке был с горошину, грузило — не больше дробинки, а крючок настолько маленький, что озябшие пальцы ощущали его с трудом. Нацепив на крючок мотыля — личинку-комара, похожую на коротенькую цепочку из крохотных рубинов,- я опустил его в воду.
Свет прибавлялся с каждой минутой. Вскоре из морозного тумана выплыл багряный диск. Мы все повернулись к нему и, радуясь, что на него можно смотреть, не защищая глаза, стали его разглядывать. Под голубым небом, которое под Москвой в декабре бывает необыкновенно редко, сидеть было очень приятно.
Быстролетов, любуясь солнцем, улыбался, но вот у него дрогнул поплавок и улыбка потухла. Вытащив слюнявого, взъерошенного ерша, он вновь засветился, потом ласково сказал:
— Ах, поганец! — и бросил рыбешку на лед.
Я обвел глазами вокруг. Склонившиеся под лунками рыболовы не спускали глаз с поплавков.
Рыба ловилась плохо, даже пустая поклевка считалась событием. Старичок в бобриковом пальто — он оказался тоже рыболовом — сидел с необыкновенно сосредоточенным видом. Когда с севера подуло холодом, он достал из рюкзака складную ширмочку и загородился ею от ветра.
— Хорошая голова у этого профессора,- сказал Владимир Егорович, показывая на старичка.- Всегда что-нибудь придумает толковое.
— Разве он профессор?
— Да. Известный химик и заядлый рыболов.- И Быстролетов сообщил, что профессор за тридцать лет не пропустил ни одного выходного дня, чтобы не поехать на рыбалку. Его не останавливают даже тридцатиградусные морозы. Можно подумать, что на своем веку он поймал рыбы пудов сто. Ничего подобного! Самый большой его улов — эго восемьдесят четыре штуки весом около трех килограммов, о чем он с упоением рассказывает уже лет десять.
Я удивился — неужели профессор не ловит крупных рыб?
— Всегда пробавляется лишь "бибикой" — мелочью,- ответил Быстролетов.- Если поймает десяток ершей, он счастлив. Отдых ему нужен, а не рыба.
Профессор, снимая с крючка малюсенькую плотичку, остудил пальцы и никак не мог насадить мотыля. Тогда он вытянул руки над консервной банкой.
— Это тоже его изобретение — походный мангал,- пояснил Владимир Егорович.- Теперь над горящими угольями он отогревает пальцы.
Припрыгивая по-сорочьи, ежась от холода и похлопывая ладонью о ладонь, вынырнул из кустов электромонтер. Бегая, он опрашивал каждого из нас:
— Ну, как?
— Даже не шевелит.
Я напомнил ему, что он хотел показать место, где "окунь стоит так густо, что пальцем не проткнешь". Василий Иванович замигал:
— Ах, да! Совершенно верно! Но чего же смотреть, когда и там не ловится.
Быстролетов, показывая на меня, спросил его:
— Вы, кажется, хотели дать ему уловистую блесну?
— Блесну? — опять заморгал электромонтер.- Да, да… конечно. Рылся в коробке — не нашел. Дома забыл. В следующий раз увидимся — обязательно дам. По совести говоря, дело не в блесне. Когда ловится — на всякую блесну можно поймать, а когда нет — хоть золотую ставь.
И он с юмором рассказал, как один чудак в самом деле ловил на позолоченную блесну и ничего не поймал, а рыбак, сидевший бок-о-бок с ним, то и дело вытаскивал рыбу на ржавую железку.
Железнодорожник, сбросив полушубок, без конца и без толку дырявил пешней лед. Генерал, поймав десятка полтора живцов, пошел ставить близ полыньи жерлицу Лед там был тонкий, он гнулся под ногами.
— Провалитесь! — закричали генералу. Но он только рукой махнул, быстро прошел опасное место, продолбил для жерлиц несколько лунок и над ними на прутики повесил лески с красными флажками.
Тем временем мы переменили уже шестое место.
— Нет рыбы,- сказал я.- Если бы она была, ловилась бы.
— Не может этого быть, окуней тут много,- Владимир Егорович лег на лед и, опуская в лунку маленькую блесну, наклонился над самой водой.- Поглядите-ка!
На блесну, окружив ее, глазели с полсотни небольших окуней. Когда блесенка делала движения, они вместо того, чтобы бросаться на нее, пятились.
— Блесна им сегодня не по вкусу. Попробуем на мормышку.
С этими стонами мой спутник открыл ящичек, и под солнцем заиграли мормышки — крохотные кусочки свинца разной формы и цвета, носившие названия пузатенькая, продолговатая, дробинка, гробик, овес, клопик, капля, шильце…
Быстролетов, заменив блесну "клопиком", надел на крючок, выглядывавший из свинца, мотыля и, когда мормышка оказалась у дна, стал с небольшими интервалами подергивать ее. Иногда же он поднимал ее нарочито медленно, или, как говорят, ловил с потяжкой.
Окуни не пожелали брать и на мормышку.
— Что за черт! — рассердился мой друг и сменил "клопика" на "гробик".- Попробуем ловить с дрожью.
— Как это с дрожью? — заинтересовался я.
Не отвечая, он опустил в лунку мормышку и сделал рукой незаметное движение. "Гробик" шевельнулся. Секунд через пять рука дрогнула сначала два, потом, с паузами, три, четыре и пять раз. Соответственно этому столько же колебаний сделала и мормышка.
— Его не поймешь: он берет то на четную, то на нечетную Дрожь,- проворчал Быстролетов. И вдруг вытащил небольшого радужного окунька.
— Таракан! — с горечью воскликнул мой друг.- Придется, видимо, и такими пробавляться. На пять дрожаний взял, сукин сын. На это число и будем ловить.
Вскоре на льду оказался второй окунек, чуть больше прежнего. Рыбак, не скрывая презрения, определил:
— Стандарт. Такие всем попадаются.
Я тоже стал ловить "с дрожью". Сначала у нас дело пошло хорошо: десятка два наловили "тараканов" и "стандартов", а затем, после того как Владимир Егорович вытащил "среднего", то есть граммов на сто, окуня, клев прекратился.
— Давайте половим на дыхание,- предложил мой учитель и, опустив мормышку на дно, задумался. Удочка, которую он держал на колене, застыла. Я никак не мог понять, что значит ловить на дыхание. Приглядевшись к удилищу, я заметил, что во время вдоха оно чуть-чуть подымается, а при выдохе опускается. Вместе с этим, как мне потом объяснили, поднимается узкая часть "гробика", а с ней и крючок с мотылем, вторая же, тяжелая, половина мормышки продолжает лежать на дне. Это шевеление мотыля и чуть заметная игра "гробика" должны были сильно раздражать аппетит окуня. И, действительно, через минуту Владимир Егорович выхватил из воды бойкого сравнительно большого, граммов на полтораста, окуня.
— На нашем, рыбацком, языке такие шпингалеты называются "ровненькими",- и, не скрывая удовольствия, Быстролетов улыбнулся.
Железнодорожник ловил рыбу с веселой непринужденностью. Он весь ушел в себя, не интересовался успехами других, не завидовал, и по всему было видно, что ему так хорошо жить на свете — лучше и не надо. Он потихоньку напевал, а когда вытаскивал рыбешку, произносил восторженно-удивленное "О!", при этом каждый раз снимал шапку и гладил лысину.
Позади его, раздвинув ноги, стоял около лунки мрачный человек в белом полушубке. За день он ни разу не садился, все время оглядывался и, если кто-нибудь вытаскивал рыбу, с раздражением и завистью бурчал:
— Опять! Вот черт! Везет же людям.
У этого завистника еще не было ни одной поклевки.
Неподалеку от него сидел "теоретик" и по-прежнему наставлял своих соседей, что надо делать, чтобы всегда быть с рыбой. Сам же он ничего не поймал. Заметив, что железнодорожник то и дело вытаскивает "средних", то есть граммов по сто, окуней, он извиняющим тоном объяснил, что зимняя рыбная ловля — это картежная игра: дело не в умении, а в счастье.
Мимо нас, поеживаясь и с силой пристукивая каблуками, прошел профессор. Заметив, что я обращаю внимание на его походку, он объяснил:
— Когда становится зябко, я делаю пятьсот шагов с пристуком. Пристук, знаете ли, хорошо разогревает.
Сделав положенное число шагов, он опустился на свой чемоданчик. Не завидуя, не огорчаясь и не вступая с соседями в разговоры, профессор сидел не шевелясь и не отводил глаз от лунки. Если же ему приходило счастье в виде крупной плотички или? подлещика, он каждый раз потирал руками и от удовольствия смеялся.
Генерал поймал две небольшие щуки. Завистник в белом полушубке даже плюнул потихоньку с досады. Владимир Егорович стал рассказывать, что генерал славился в Отечественной войне необыкновенной выдержкой и спокойствием, за что приобрел большую известность.
В это время один из красных флажков соскользнул с прутика, и потонул в лунке. Щука схватила живца. Генерал скорым шагом подошел к лунке, спокойно взял леску, подсек рыбу и потянул ее к себе. Сначала он перебирал пальцами леску совершенно свободно, затем с небольшим напряжением, но вот она вырвалась, из его рук. Рыболов поймал ее и стал подтягивать обеими руками. Щука снова вырвала леску. Наконец, он подтащил рыбу к самой лунке, потянулся за багром и вдруг, выпрямляясь, застонал. Затем сдвинув папаху на затылок, он громко высморкался и закричал на всю реку:
— Ах, дьяволы! Не умеют даже делать крючков. Сломался! Какая была щука! Ах, черт! Морда в лунку не входила. Понимаете? Ай-ай-ай…
На обескураженного, прославленного вояку было жалко смотреть. Казалось, он вот-вот заплачет.
— Вот так герой! — шепнул я моему приятелю. — Разнюнился, как маленький.
— Такие щуки не каждый день попадаются: поневоле заплачешь,- оправдывал его Быстролетов.
Владимир Егорович довольно часто выуживал "ровненьких" а иногда и "хороших" окуней, граммов на двести пятьдесят. Вытаскивая "ровненьких", он шутил, от удовольствия кряхтел, весело хлопал в ладоши и, приговаривая: — Ехали-ехали — остановились. Так-то, дорогой! — звонко шлепал меня по спине. Если ему попадался "хороший" окунь, а у меня не ловилось, мой друг громко, чтобы слышали другие, говорил издевательским тоном:
— Надо уметь ловить.
Мои незадачливые соседи делали вид, что не слышат, мне же было все равно. Я еще не успел обзавестись рыбацкой завистью.
Если у Быстролетова переставало клевать, он собирал окуней и, подставляя мне спину, просил положить их в рюкзак, после чего клев должен был возобновиться. И несколько раз эта выдуманная Владимиром Егоровичем примета оправдывалась. Тогда вновь слышалось веселое: "Надо уметь ловить". На соседей это действовало так раздражающе, что актер, например, не выдержал и ушел от нас. В конце концов, шутливая фраза стала волновать и меня. Надо было ответить контрударом.
И вот при виде вытаскиваемого Быстролетовым окуня я стал восторгаться: — Ого! — а если следом за этим попадался второй, мое восклицание учащалось
— Ого! Ого! Ого-го! Ого-го! Пошел! Поше-ел! Поше-ел!
Эта фраза, надо сознаться, была не очень сложна, но, начинаясь с шепота и заканчиваясь громогласным басом, она отличалась множеством интонаций, которые моему приятелю не доставляли большого удовольствия.
Случалось, что после этого рыба у Владимира Егоровича переставала клевать, и мое "Ого!" стало действовать на него, как "Караул!". В таких случаях он надолго забывал свою излюбленную фразу, а мне сердито говорил:
— Бросьте.
Время проходило весело и незаметно.
Я ловил и "на дрожь", и на "дыхание", и на блесну, и все равно мои дета были неважные. Мой друг начал страдать за меня.
— Есть еще одно хорошее средство: когда рыба не берет, следует поныть,- посоветовал он.
— Как это — поныть?
— Очень просто. Например, надо несколько раз повторить тягучим и жалобным голосом: "Сидишь, как дурак". Или: "Проклятый мороз, даже окуни застыли". Можно и так: "Невезучий я: рыба меня обходит". Поноешь так минут с десяток, и вдруг — поп
— Верно, что мне не везет,- сказал я вздыхая. При этом вздохе узкая часть "гробика" сделала движение, и следом за этим на леске что-то повисло. Я вытащил окуня граммов на четыреста, каких еще никто в тот день не ловил.
— Вот видите,- сказал мой приятель,- нытье-то и помогло. А окунь этот относится к разряду "крупных". Прятать его не надо. Пусть любуются.
После этого у меня наступило длительное затишье. От нечего оглядывая соседей, я заметил сумрачного, с тяжелым взглядом и неприятным лицом маленького толстяка, оказавшегося бухгалтером по фамилии Черныш. Этот рыболов, приподнимаясь с ведра, что-то украдкой бросал в него. Я обратил на это внимание Быстролетова.
— Да ведь он крупных окуней ловит и прячет их. Ей богу. Боится, как бы рыбачки не заметили.
Но рыболовы увидели и бегом повалили к нему. Актер негодующе покачал головой
— Ну и жадные мы люди! Как развито у нас это стадное чувство. — И крикнул бегущим: — Скорей! Скорей! Опоздаете, бараны!
Из бегущих никто даже бровью не повел. Когда клюют крупные окуни — не до обид.
Рыбаки окружили Черныша и принялись долбить лунки. Смотря на них исподлобья, он ругался во всю мочь:
— И, проклятые! На готовенькое прибежали! Не подпущу! Сами не поймаете, и мне не дадите ловить. Только рыбу распугаете.
Он даже взял пешню, как пику, наперевес, и закричал:
— Не подходите ближе семи шагов, а то пешней долбану.
Но разве может что-нибудь удержать рыбаков, когда ловится рыба? Они теснились к нему все ближе и ближе.
Продолжая браниться, Черныш в то же время вытаскивал крупных окуней. К нему постепенно подходили дальние рыбаки. Наконец, поднялся актер и, сказав небрежно: "Надо исследовать, почему ловится только у него",- зашагал к счастливцу, сначала медленно, потом все быстрее. За ним тронулись и мы с Владимиром Егоровичем. На своем месте остался только профессор.
Я и Быстролетов стали рубить лунки шагах в тридцати от Черныша, а Юноша-Хованский, подойдя к нему, сказал сладким голосом:
— Здравствуйте! Добрый день.
— Ну, что же, здравствуйте,- мрачно и нехотя ответил актеру маленький толстяк.
Юноша-Хованский, не проявляя никакого интереса к окуням, безучастно наблюдал, как бухгалтер выхватывал их из лунки. Помедлив, актер со скучающим видом сказал:
— А мне надоело тягать окуней. Даже рука устала. Черныш промолчал. Юноша-Хованский протянул ему портсигар.
— Закуривайте, пожалуйста. Вы, вижу, специалист по окуням. Таких я еще не встречал.
Толстяк не сразу взял папиросу и предупредил:
— Все равно не позволю близко рубить лунку.
— Да я и не собираюсь ловить. Правильно сделали, что разогнали всех. Какое удовольствие, когда кругом стучат, пляшут, орут… Свадьба, а не рыбная ловля!
Разглагольствовал актер в этом духе долго и, в конце концов, расположил к себе Черныша, тот даже предложил ему прорубить поблизости лунку.
— Спасибо за любезность. Что-то не хочется ловить.
Бухгалтер удивился и, вероятно, подумав, что актер в самом деле не собирается подъезжать к его окуням, испытующе взглянул на него и повторил предложение. Юноша-Хованский опять отказался, зевнул и, вынув из шапки мормышку, спросил:
— Вы на такую "каплю" не ловили? Попробуйте. Если понравится,- оставьте у себя. У меня их много. Закуривайте еще.
У Черныша в это время окуни не брали, и он сменил свой "овес" на "каплю". На нее тотчас клюнул "ровненький" окунь.
— Мормышка хорошая,- согласился толстяк,- я, пожалуй, оставлю ее у себя. Возьмите за нее парочку крупных окуней.
— Зачем мне окуни! Ваше имя, отчество?
— Андрей Никифорович
— Я рад, Андрей Никифорович, удружить вам. К таким большим мастерам окуневого спорта, как вы, я неравнодушен с детства. Интересно знать ваше мнение вот об этой вещичке.
Актер показал мормышку "дробинку".
— Эта? Неудачная. Никакого проку от нее не будет.
— Разве? Вот не думал. Интересно все-таки проверить. Можно опустить ее в вашу лунку?
И Юноша-Хованский, не дав опомниться бухгалтеру, бросил "дробинку" в его лунку.
Спустя минуту они оба разом вытащили по хорошему окуню.
— Оказывается, и на нее берет,- удивился бухгалтер.
— По моим наблюдениям, эта мормышка замечательная. Вечером я вам ее подарю.
Актер вытащил еще окуня и, не опуская "дробинку", остановился в выжидательной позе.
— Макайте,- предложил Черныш.
— Не хочется вас обижать.
— Ничего.
И, к удивлению всех рыболовов, они оба начали ловить из одной лунки. Вскоре актер сказал:
— У вас, должно быть, сердце плохое, Андрей Никифорович.
— Неважное. А вы откуда знаете?
— Под глазами бураки. Я сам сердцем страдаю. Как устану "ли понесу что-нибудь тяжелое — потом лежу несколько дней.
— Вот как! — Помолчав, Черныш добавил: — Я сегодня изрядно устал. Лунок пятнадцать продолбил, а лед толщиной сантиметров шестьдесят, другими словами, если наложить эти льдины одну на другую, получится около десяти метров. Для моей комплекции это многовато. К тому же и рыбы набралось, пожалуй, с полпуда.
— Ас ведром, чемоданом, пешней и весь пуд будет,- подсказал актер. Вы попросите кого-нибудь из рыбачков донести улов, а то, знаете, всяко может случиться.
— Не понесут. Меня не жалуют. Строг я с ними. Немного погодя бухгалтер сказал:
— Пожалуй, я пойду. А то пожадничаешь и сердце испортишь.
— Оставайтесь. Не беда, если похвораете дня три-четыре. Ради таких окуней и рискнуть можно.
— Нет уж! Пусть кто-нибудь другой меняет здоровье на окуней. — И Черныш, словно боясь, как бы его не уговорили, поспешил в Москву.
Когда Юноша-Хованский остался один, рыболовы захлопали ему в ладоши: вот так артист! — и в надежде, что он позволит ловить рядом с собой, бросились к нему. Но актер предупредил:
— Товарищи, каждый добивается успеха, как он умеет, и во всяком случае не должен мешать другим.
Владимир Егорович долго смотрел, как хитрец выуживал крупных окуней, потом, качая головой, сказал:
— Он умней леща. Далеко пойдет.
Спустя полчаса рыба перестала брать и у актера.
Вскоре потеплело, подул сильный ветер, а потом закружилась метель. Сгорбившись, мы сидели спиной к ветру. Снег засыпал и нас и лунки, но возвращаться в Москву никто не думал.
Продолжая ловить "на дыхание", я почувствовал небольшой рывок, и, когда взмахнул удилищем, леска натянулась до предела. Для моей тонкой снасти рыба оказалась настолько крупной, что я стал бояться за целость лески. Рыба ходила ходуном, пружинистый кончик удилища сгибался все больше. Ощущение было равносильно тому, если бы на веревке, привязанной к длинному шесту толщиной в оглоблю, ходила бы двадцатипудовая белуга. Только тут я понял наслаждение, которое испытывает рыболов, поймав крупную рыбу на тончайшую снасть.
Дрожащими руками я, наконец, вытащил горбатого, с черными полосами окуня. Владимир Егорович восхищенно воскликнул:
— Лапоть!
В ответ на мое недоумение он объяснил, что окуни весом примерно в килограмм называются "лаптями" или "горбачами".
Не прошло и пяти минут, как я поймал второго такого же окуня. Как засуетились рыбаки! В несколько минут было пробито лунок тридцать. Рыбу распугали.
И все-таки Быстролетов к концу дня обловил всех рыболовов.
Хотя метель не унималась, но мы просидели бы на заливе еще долго, если бы не наступила темнота. На обратном пути рыболовы делились своими впечатлениями. Я тоже, чуть ли не десятый раз, с жаром рассказывал, как поймал двух "лаптей".
— И вы захворали? — спросил меня железнодорожник.
— Чем?
— Тем же, чем и мы все болеем: рыбной ловлей.
А Василий Иванович, взяв на себя роль моего наставника и друга, сказал, что он как-нибудь повезет меня на Волгу за полупудовыми щуками, и предложил купить у него десяток замечательных жерлиц, которые он продает только из симпатии ко мне. Я купил их не торгуясь. После, будучи уже опытным рыболовом, я понял, что эта "симпатия" обошлась мне очень дорого. Железнодорожник, все больше возбуждаясь, объяснял мне: — Сейчас что?! Разве это рыбалка? Вот по перволедку… Судаков успевай только вытаскивать.
Своими мечтами он опьянил не только себя, но и меня. Я с нетерпением стал ждать осени.
На судаков
Вечером в один из осенних серых дней мы подошли к рыболовной базе — одинокому дому на обширных лугах близ Московского моря. Рыболовы при свете лампы готовились к утренней заре: чистили блесны до ослепительного блеска, просматривали лески, точили крючки, причем каждый из них хвастался своими "игрушками", необыкновенно уловистой блесной, или крючками необыкновенной прочности, или удочкой необыкновенной конструкции… Не будем перечислять всех необыкновенных снастей: это заняло бы много времени. Попутно с этим каждый из удильщиков вспоминал необыкновенные уловы, необыкновенные случаи, делился наблюдениями из рыболовной практики, развивал свои, отличные от других, взгляды на биологические явления у рыб, высказывал соображения, будет ли с утра клев или не будет…
А так как каждый считал себя большим мастером в ужении рыбы, то никто с чужим мнением не соглашался. Только желание у всех было одно: как бы поскорее настало утро и лучше ловилась рыба.
Многие от нетерпения ночь спали плохо и, позавтракав в пять часов утра, затемно вышли на лед. Немного погодя потянулись за ними и мы с Владимиром Егоровичем.
К реке, прорезая тьму яркими фарами, подъезжали машины, потом, на рассвете, показались жители ближайших селений.
Шли мы с большой осторожностью. Лед был тонким, он прогибался и трещал, пешня пробивала его с одного удара. На голубоватой брони реки — ни одной снежинки, она прозрачная, и кажется, будто идешь по воде. Лед отполирован так, что брошенная пешня с гулом катится сотню метров. Да и сам, если подует ветер, скользишь до тех пор, пока не упадешь или не задержишься на какой-нибудь шероховатости.
Рыболовы в поисках судаков, щук и окуней разбрелись по реке. Я и Владимир Егорович остановились на глубоком месте вблизи залива. Из старых знакомых рядом оказался только актер. Срезав ивовые прутья для жерлиц, он принес их в залив, который затянуло льдом на месяц раньше, чем реку. Вот почему лед там оказался очень толстым и Юноша-Хованский довольно долго трудился над лункой.
Быстролетов, наблюдая за актером, сказал:
— Чувствую, что он опять выкинет какой-нибудь номер.
Неподалеку от нас, у берега, ловил окуней бритый, в темных очках, похожий на грека, старик-инженер. Ему, как говорили, было под восемьдесят, но благодаря своей жизнерадостности, подвижности и шутливому характеру он казался самым молодым из нас. Он все время рассказывал анекдоты и подтрунивал над рыболовами. Многие из них, чтобы не остаться перед ним в долгу, подсмеивались над его рассеянностью и близорукостью. Если шутка была остроумная, Василий Семенович — так звали инженера — громко, заразительно смеялся и, дурачась, падал с ведра.
Хотя мы все пришли рано и серая заря только начинала светить, поклевок еще ни у кого не было.
— Знаете, почему рыба не ловится? — спросил старый инженер, ни к кому в отдельности не обращаясь.- Опоздали. Надо было выйти на лед в полночь. Тогда бы…
Не договорив, он резко поднялся. С его большого носа упали очки, он стал хватать руками то леску, то воздух и, в конце концов, вытащил большого окуня. С шутливо-торжествующим криком инженер поднял его над головой, хвастаясь удачей, долго приплясывал, потом сел на чемодан, пошарил рукой на льду и, не найдя очков, стал рассказывать очередной анекдот. Рассказывая, он вынул из окуня блесну и то ли сослепу, то ли по рассеянности бросил блесну в ведро, а окуня… в лунку. Рыба тотчас скрылась подо льдом.
Что тут было! От хохота загремела вся река.
В это время актер, вернувшись от рыбаков, которые вытаскивали сети, опустился на ведро около своей лунки и незаметно вынул из-под полы купленого судака. Рыба подпрыгнула. Ее заметили. Первым снялся с места кряжистый, на коротких ногах шофер, прошел мимо актера, заглянул засветившимися глазами на судака и, не сказав ни слова, прорубил лунку поблизости о г Юноши-Хованского.
За ним подошел молодой веселый колхозник, оглядел рыбу со всех сторон и спросил у актера:
— Поймал, говоришь?
— Есть один,- уклончиво ответил тот.
И колхозник тоже рядом с ним стал колоть лед. Затем появился старик со слезливыми глазами и сивой бородой — рабочий с кирпичного завода. На его вылинялой папахе резко выделялся след звезды. "Старик со звездой" — как звали его — покосился на рыбу и тоже принялся работать пешней.
За короткое время вокруг актера образовалась толпа человек в двадцать. Когда все прорубили по лунке, Юноша-Хованский, показывая на судака, спросил: — Как вы думаете, семь рублей не дорого?
— Конечно, недорого,- с деланно равнодушным видом ответил один из рыболовов, и он, а за ним и другие потихоньку стали сматывать удочки. Только молодой колхозник плюнул с досады и обрушился на актера: зачем же он дурачил,
— Я? — удивился Юноша-Хованский. Да разве я сказал, что поймал? И разве в этот залив заходит судак? Эх, ты, рыбачок!
Так актер, не трудясь, поставил жерлицы. Рыба по-прежнему не ловилась.
— Знаете, какое самое нудное и скучное занятие? — спросил Василий Семенович.- Это ловить рыбу, когда нет клева.
Зевнув во весь рот, инженер опустил голову на колени. Его рука сначала шевелила удочку, а потом затихла. Василий Семенович задремал.
К нему подошел колхозный парень и справился о делах. Инженер вздрогнул и сонными глазами посмотрел на колхозника. Тот с издевкой сказал:
— Думал рыбу ловишь, а ты спишь. Тебе, дед, на покой пора, земельку в два метра присматривать надо, а не судаков таскать. Шел бы на печку, старик.
— И пошел бы. На печке, конечно, приятнее лежать, чем на льду сидеть, и там уже храпел бы, если бы…- Вынув из лунки блесну и показав парню на зазубрину, которая была на ней, он продолжал:
— Видишь, какой след оставил судак? Насилу вырвал его из зубов. А ты говоришь "на печку".
— Давно? — спросил парень.
— Минут пять, может быть, восемь.
— А не брешете?
— Рад бы побрехать, да уже голосу нет, только свист получается.
И инженер по-молодому свистнул. Парень заработал пешней. А Василий Семенович начал останавливать каждого, кто проходил мимо, и рассказывать ему то же самое.
— Какой же он враль,- сказал я Быстролетову.
— Наоборот, очень правдивый человек.
— А чего же он выдумывает?
Владимир Егорович пожал плечами. Я обратился к инженеру:
— Насколько помню, у вас после того, как вы поймали окуня, не было ни одной поклевки.
— Правильно — ни одной.
— Для чего же вы тогда обманываете народ?
— Для оживления. Они могли бы заснуть. А главное, мне захотелось отплатить этому парню за "земельку в два метра". Молодые думают, что жизнь создана только для них и только им хочется жить. Ошибаются. У нас, стариков, вкуса к жизни больше. Они только начинают грызть ее, а мы уже добрались до изюминки. Сладка эта изюминка, и счастлив тот, кто понимает ее вкус.
Я побеседовал бы на эту тему, если бы не почувствовал, как на удочке повисло что-то тяжелое. После подсечки рыба потянулась, как бревно, и вскоре в лунке показалась огромная острая морда судака. Еще небольшое движение руками — и он будет на льду. Но судак раскрыл пасть, и из нее тотчас вылетела блесна.
Казалось, что у меня остановилось сердце. Не глядя на рыбаков, я с виноватым видом сел на складной алюминиевый стул. Со всех сторон посыпались опоздавшие наставления:
— Судак хватает блесну, как бульдог, а держит ее нежно, как конфетку. А увидит, что дело его плохо, раскрывает пасть и… оставайся рыбачок со своей блесной. Подсекать надо крепче, дружище: нёбо у него твердое.
Не прошло и пяти минут, как о блесну что-то стукнуло, и я, помня советы, быстро потащил рыбу. Это был двухкилограммовый судак во всем своем боевом наряде: верхний плавник поднят, нижние растопырены.
— Прячь в мешок, а то набегут,- посоветовал мне "старик со звездой".
— Не надо, рыбы в реке на всех хватит,- сказал Владимир Егорович. Он никогда не скрывал своих уловов и все-таки всех облавливал.
Вскоре поймал судака мой сосед слева — художник, круглолицый, молчаливый и все время улыбающийся человек, который, напевая себе под нос, гудел, как шмель. Вслед за художником выудил и шофер, да какого — килограмма на четыре! И тотчас спрятал его в рюкзак.
Спустя минуту я вытащил еще судака.
— Молодец! — без всякой зависти воскликнул Владимир Егорович и тут же добавил: — А у меня ни поклевки.
И отомстил же я моему другу за все его прежние насмешки! Наклонившись с таким видом, будто хочу поведать ему тайну, я громко и назидательно сказал:
— Надо уметь ловить.
— Совершенно верно,- подтвердил старый инженер.- Вы покажите ему, как надо поднимать блесну, а то в последнее время у него рука что-то егозит.
Владимир Егорович ни слова не вымолвил, только на ведре поерзал. Прошло минут пять.
— Хотя бы раз стукнуло,- заныл он.
— Ладно, вы нойте, а я буду ловить,- сказал я, опять вытаскивая судака.
Быстролетов даже отвернулся. Погодя немного он встал и принялся с ожесточением рубить новую лунку.
Шофер вынул из рюкзака своего судака, молча полюбовался им и опять спрятал. Не прошло и минуты, как он снова показал его и похвастался.
— Такого поймать — это не телку за хвост схватить.
Нельзя сказать, чтобы это сравнение было удачным, но Василий Семенович обратил на него внимание и отозвался градом шуток.
Опять наступило длительное затишье. Один из рыболовов, находившихся на другой стороне залива, поднялся с чемоданчика и вытянул руку в сторону и вверх. Так он сделал три раза.
— Сигналит своему брату,- сказал Владимир Егорович,- иди, мол, ко мне, рыба хорошо берет.
Я высказал предположение, что рыболов занимается гимнастикой.
— Какая там гимнастика! — воскликнул Быстролетов.- Все их хитрости знаю. Смотрите, сейчас к нему пойдет брат. И нам не надо зевать.
И в самом деле рыболов богатырского вида, твердой и тяжелой походкой не спеша, как бы прогуливаясь, побрел к тому, кто вытягивал руку. Соседи его ничего не заподозрили, но Быстролетов отправился по его следам тут же, а я, перебравшись на его лунку, поймал небольшую щуку.
Шофер опять вытряхнул из рюкзака своего судака и, любуясь им, восхищенно воскликнул.
— Ну и здоровый! Такого, пожалуй, и пулей не прошибешь.
После моих удач в ногах Владимира Егоровича появился необыкновенный зуд, он не мог долго сидеть на одном месте и, побыв около братьев не более четверти часа, пересел к художнику, а потом с ошалелым видом стал носиться по реке. Мокрый от пота, с блуждающим взглядом, он прошел мимо меня несколько раз. Он уже не улыбался, даже не разговаривал, только лунку за лункой рубил. Наблюдая за ним, старый инженер заметил:
— Этот рыбачок готов — запсиховал. Теперь ночь не будет спать!
Да и как Быстролетову не расстроиться, когда незадачливым оказался только он.
— Посмотреть еще раз, что ли? — сказал обладатель большого судака и, повертев его в руках, тоже пошел к братьям.
Спустя полчаса оттуда послышались тревожные крики: провалился шофер.
С криком: "Человек тонет!" — к утопающему бросился Владимир Егорович. Но к шоферу уже подбегали другие рыболовы и среди них художник.
Опираясь руками о лед, который все время обламывался, утопающий старался вылезти из воды. Не добежав до него шагов сто, рыболовы остановились: впереди лед тонкий, идти страшно. Только художник, самый грузный из всех рыбаков, постояв в раздумье несколько секунд, лег на живот и пополз к шоферу.
В это время к толпе подбежал Владимир Егорович, крикнул художнику, чтобы тот остановился: "Тяжелый вы, провалитесь!" — вынул из рюкзака моток бечевы, привязал к ней свинцовый отцеп и тоже на животе пополз к барахтающемуся среди: льдин шоферу.
— Не волнуйся, голубчик, спасем,- утешал его Быстролетов.
— Лезь на лед не грудью, а спиной, он не будет ломаться. А я сейчас, сейчас…
Когда до шофера оставалось шагов тридцать и лед стал очень тонким, Владимир Егорович бросил вперед отцеп с бечевой. Утопающий ухватился за нее, и Быстролетов потянул его к себе. Но лед был настолько гладкий, что мой приятель не мог удержаться на месте и заскользил к полынье. К нему на помощь подполз художник, но под ними затрещал лед, и они вынуждены были разъехаться в разные стороны.
А толпа в это время шумела, каждый давал советы, волновался. У кого-то нашелся крученый шпагат, его бросили Владимиру Егоровичу. Тот связал его со своей бечевой, за шпагат взялись рук двадцать, и шофер заскользил по льду с необыкновенной скоростью.
Бледный и дрожащий, он поднялся на ноги и, оглядываясь на полынью, сожалеюще протянул:
— Эх, хороша была лунка! Три судака подряд вытащил. Посмотрите, может, рюкзак плавает. Не его, а того большого судака жалко.
Последние слова были брошены на бегу: он, оставляя мокрый след, мчался к дому бакенщика.
Через час шофер, еще не высохнув как следует, ловил рыбу рядом с той полыньей, где недавно купался.
Рыболовы снова склонились над своими лунками. Вдруг "старик со звездой", находившийся от меня почти за полкилометра, крикнул истошным голосом:
— Ко мне! Скоре-ея.
Рыболовы кинулись к нему, послышались крики:
— Пешню-ю! Баго-ор!
Кто-то с другого конца реки тянул тонким голосом:
— Что там такое-о-е?
— Кажется со-о-ма тянут.
— А-а-а?
— Застря-ала в лу-унке.
— Кто-о?
— Коряга или рыба-а — черт их разбере-ет.
— Кого, кого-о таща-ат? А?
— Че-ерта пойма-али. И долго по реке катилось:
— …е-ерта… мали.
Потом выяснилось: "старик со звездой" подтянул какую-то большую рыбу, которая не могла пролезть в лунку. Подбежали рыболовы, раздолбили пошире лед и зацепили багром рыбу, оказавшуюся крупным лещом. Крючок вонзился ему не в рот, а в спину, и лещ стал поперек лунки. Наконец, крики смолкли, на реке вновь наступила тишина. Ко мне подошла стая окуней. Когда они хорошо клюют, какое веселое занятие таскать их! Около меня враз образовалась большая кучка пестрых красавцев.
Мне никто не мешает, вокруг — ни души, только по другую сторону ивовых кустов на корточках перед лункой, посвистывая, сидит сероглазый деревенский мальчик лет восьми да в сотне шагов от него рубит лунку Владимир Егорович. Мне жаль моего друга. Первоклассный рыболов и до сих пор не взял ни одного, по нашему выражению, хвоста.
Я смотрю на него, вспоминаю наши встречи, похождения, и на душе у меня становится тепло. Нечего скрывать, я немножко влюблен в этого бесхитростного, с открытым сердцем человека. Да и как не полюбить его, когда он — воплощение доброты, друг обиженных и враг несправедливости. И до чего щепетилен он во всем! Словом, мой друг — это рыцарь без страха и упрека. Я горжусь им.
Вот он смотрит на мальчишку и ласково, как всегда, говорит ему:
— Чего крутишься? Замерз? Ах, ты бедный карапуз. Шел бы домой! Тебе еще рано болтаться с нами на льду. Да и без толку маешься. Рыбу надо уметь ловить. Подрастешь — научу.
Мальчик, не обращая внимания на увещевания, еще раз повернулся и пискнул:
— Дяденька, помоги.
Только тут я увидел, что малыш, поворачиваясь, наматывал вокруг себя леску. Пойманная им рыба оказалась настолько большой, что ему было не под силу вытащить ее обычным способом. Быстролетов помог карапузу, и на льду забарахтался огромный, килограммов на шесть, судак. Опытный рыболов посоветовал неопытному:
— Иди-ка вон на ту лунку. Там судаки помельче, а тут они, пожалуй, тебя утащат в воду. Мне придется за тебя отвечать.
В восьмилетнем возрасте дети еще слушаются старших. Послушался и мальчик, которого звали Петей. Владимир Егорович, предвкушая удовольствие, занял его лунку. Но как ни старался мой приятель, у него ничего не вышло, день для него был невезучий, а мальчишка поймал еще судака, но на этот раз небольшого. Быстролетов нашелся и тут:
— Эта рыба слишком мала,- сказал он мальчику,- таких нет смысла ловить. Сядь лучше на лунку около куста. Там судаки покрупнее.
Малыш снова подчинился. Владимир- Егорович хотя и захватил счастливое место, но опять остался без рыбы, а мальчик поймал уже третьего судака. Быстролетов предложил маленькому рыболову еще раз перейти на новую лунку. Петя это сделал очень охотно. Да и как не послушаться доброго дяденьку, если его советы идут на пользу.
К вечеру клев прекратился у всех, и Владимир Егорович — небывалый случай! — остался без рыбы.
— Петенька-петушок, продай судаков,- попросил он малыша.
— Не, мамке понесу.
— Столько не донесешь — тяжело. А если попросишь рыбаков — могут отнять.
Долго ли уговорить восьмилетнего человечка! Оставив себе одного судака, Петя отдал остальных Быстролетову и, взяв деньги, побежал домой.
"Ах, Владимир Егорович! Ах, друг мой! — покачал я головой.- Как слаб человек!" — Обидно, очень обидно стало мне за моего учителя. Скрытый кустами, я не показывался ему. Пусть думает, что его тайна умрет с ним навеки.
Вечером на рыболовной базе его поздравляли: такого крупного судака за последние два года еще никто не ловил.
Быстролетов морщился. Похвалы и восторги были ему не по нутру. Всегда общительный и разговорчивый, он уединялся и молчал.
Только после ужина, набравшись сил, он буркнул:
— А я сегодня, признаться, без "хвоста" остался и вдобавок еще и мальчишку обидел.- И Владимир Егорович рассказал про все свои художества.
— Что ж, и на старуху бывает проруха,- заметил старый инженер и засмеялся так, что стоявшая перед ним лампа потухла. Вместе с ним и мы хохотали до устали.
Изощряясь в остротах, все издевались над моим другом, но он не только не обижался, но сам смеялся вместе с нами и чувствовал себя так, будто гора с плеч упала. И уснул он как убитый.
Я лежал на кровати и думал, сколько было переживаний за один день. И огорчения, и досада, и радость, и боязнь, и ликование, и всегда немеркнущая надежда поймать необычайно крупную рыбу. В один день переживаний вместилось больше, чем иногда выпадает на год.
От работы пешней, от беготни по реке и от всяких волнений я к вечеру еле передвигал ноги. Но какая это была приятная, целительная усталость! Вытягивая уставшие ноги и засыпая, я слышал споры о преимуществах белых блесен перед желтыми, рассуждения о достоинствах зимней рыбалки и заключительную фразу старого инженера:
— Кто хочет долго и приятно жить — ловите судаков.
Всю ночь я проспал на одном боку, во сне ловил рыб и был очень счастлив. Утром же встал обновленным и представил себе, с каким удовольствием возьмусь в Москве за работу. И тут подумал, что это удовольствие со мной разделяют зимой тысячи, летом — десятки тысяч московских рыболовов, а всех удильщиков в нашей стране и не счесть. В результате подъема после такого отдыха на заводах и фабриках появляется добавочная продукция, в учреждениях более продуманные бумаги, в науке и искусстве… Впрочем, кулику не стоит хвалить свое болото. Это может показаться нескромностью. И без того понятно — нам, "рыбачкам", следует завидовать, что мы так хорошо умеем отдыхать
На обратном пути в Москву шла оживленная беседа. О чем могут разговаривать рыбаки, когда они вместе? Конечно, о рыбе. На этот раз они жаловались на скудные уловы. А ведь совсем недавно, каких нибудь пять-семь лет назад, в подмосковных водоемах можно было в день поймать рыбы до пуда и более.
— Рыбу не охраняют, — объяснил железнодорожник.
— Это еще полбеды, — загорячился вдруг Владимир Егорович — Ее уничтожают. Да! Уничтожа-а-ют.
— То есть? — поинтересовался старый инженер.
— Почти нет такой реки, где рыбу не глушили бы. От каждого взрыва погибают десятки тысяч мальков. Есть реки, где рыба выбита начисто,- пояснил Быстролетов.- Еще отравляют рыбу ядовитыми отходами, которые спускают в реки заводы. Зятем ради выполнения плана применяют невода с мелкой ячеей. Например, на Волге, выше Углича, заготовляли судаков величиной… с палец. Тонна-ами!
— Вопиюще возмутительный факт! — воскликнул железнодорожник.- Чего же смотрят министерство и Рыбнадзор? Так, пожалуй, в реках останутся одни лягушки.
И досталось же тогда Рыбнадзору!
— Надо шуметь,- предложил Быстролетов.
— Шума даже окунь не боится,- сострил актер.- Не шуметь, милые друзья, а действовать надо. Увидел варвара с то лом — веди его в милицию! Если кто ловит рыбу незаконным путем — акт составь и пристыди райисполком и прокуратуру, что за порядком не следят.
Горячий был разговор в тот день! Он продолжается и до сих пор.
Но мы не только разговариваем, а и напоминаем министерству, что водоемы надо охранять от браконьеров. Один из нас не без яда добавил, что, мол, такая охрана не помешает нашей стране — даст лишнюю сотню тысяч центнеров рыбы.
Некоторые пожелали сами следить за порядком на водоемах и получили у Рыбнадзора на это полномочия.
Несколько рыболовов три года подготавливали, по их выражению, "убийственные" материалы по поводу того, как в реках необыкновенно быстро уменьшаются рыбные запасы. И когда эти материалы были готовы, авторы заявили:
— Теперь будем бить в набат. Напечатаем статью, и тогда
— Тогда рыбы будет не в проворот,- съехидничал актер.
— Во всяком случае, она будет нормально размножаться, и ее хватит на всех любителей
Когда авторы "убийственного" материала пришли в редакцию газеты, им сожалеюще сказали, что только что была опубликована статья об охоте и дважды об одном и том же газета печатать не может. Есть вопросы более важные, сами должны понимать.
— Но ведь наша статья о рыбе…- раскрыл было рот один из авторов
— Что рыба, что утка — все равно дичь.
— Верно — дичь,- усмехнулись наши неудачники и покинули редакцию.
"Убийственные" материалы приняли в другую газету. Сокращая на три четверти статью, редактор оправдывался:
— Нет в ней большого общественного звучания. И причем тут московские рыбаки? Все одинаковые: и московские, и сибирские, и кавказские… Все только и думают о своем личном удовольствии.
Тут все ополчились на него: статья имеет не какое-нибудь, а государственное значение и во всяком случае личных интересов в ней нет. Да и московские "рыбачки" вылеплены из особого теста. Разве не видно, что это беспокойные и деятельные люди?
Редактор просмотрел статью еще раз и буркнул:
— Пожалуй, эти четыре абзаца я восстановлю. Теперь рыболовы с волнением ждут каждый день выхода статьи. С ней у них связаны большие надежды.
А. Шахов