Ловить налимов в феврале на берег моря, как тут называют Байкал, выходит каждый второй из живущих на берегу озера. Они считают, что Байкал живой, но настоящих охотников, промысловиков, понимающих, что говорит Байкал, уже мало осталось. Как живут современные промысловые охотники и рыболовы на зимовье, чем кормятся и в чем, по их мнению, счастье? |
Прозрачные забереги в середине осени, колючий весенний шах, прибрежные сокуи ростом с человека и торосы высотой с дом, красивый колобовник и страшные становые щели, в которых погиб не один человек. У байкальского льда много обличий и так же много названий. Если живешь на берегу Байкала, придется запомнить их все.
Ширики и налимы
В деревне Байкальское на берегу озера живет человек шестьсот, и «шуровать пешней» на берег моря, как тут называют Байкал, выходит каждый второй. Уже к октябрю-ноябрю свежий омуль и хариус заканчиваются, а соленая рыба, по мнению байкальцев, — это вообще не рыба. Вот и выходят каждое утро на лед, ловить налимов. Выходят целыми семьями, с женами и детьми.
Пенсионер и глава семейства Виктор поднимает обледенелую пешню высоко над головой и со всей силы обрушивает на байкальский лед. Еще вчера здесь была лунка размером с суповую тарелку, но за ночь открытая вода заледенела, приходится снова орудовать пешней.
— Это еще мелочи, — комментирует Виктор, утираясь рукавицей. — Попозжее лед еще толще станет, больше метра, вот тогда поработать придется — на колени садишься, чтобы пешней лед до воды прошуровать.
Его вчерашний день начинался точно так же — с борьбы со льдом. Главный соратник в борьбе — жена Валентина: «А зачем кого-то чужого брать? Ему еще платить придется или рыбой делиться. А тут родной человек — весело и помощь». Сверток из тулупа и пухового платка, лежащий на льду неподалеку, оказывается Валентиной:
— Я сюда из Братска всего три года назад переехала. Бледная была, что твой налим, и в рыбалке не разбиралась. Приходила, ложилась вот так же на лед, а мужики смеялись: «нерпа разлеглась», — «Нерпа» Валентина хохочет, влюбленно глядя на мужа. — А теперь вот не светлее его, и рыбалю не хуже — вчера шесть шириков натаскала, а он вообще ни одного. Вот он разозлился!
Широколобик, он же ширик, наживка на налима
Широколобик или попросту ширик — главная местная наживка на налима. В Байкальском этого маленького уродца ловят у самого берега. Ловят все поголовно:
— Была же история: два братика, одному четыре года, другому пять, взяли пешни, удочки и пошли на море шириков ловить. Сами от горшка два вершка, а туда же. Бабка вся извелась, дед на мотоцикле по всей деревне их ищет. А эти бандиты на море живчиков ловят… Молодцы! — неожиданно заключает Валентина.
— А что, в десять лет — уже помощник, — поддерживает супругу Виктор, — он и топор держать может, и рыбу ловить, и материться толково…
Виктор забрасывает в черную воду крючок с кусочком сала, склоняется к проруби, чуть не касаясь носом воды: «Вон пришел один… второй прибежал… нафиг ты грузило хватаешь, зараза! Ну сглотни, собака…». «Собака» глотать не хочет. Виктор тихо, но смачно матерится и идет поговорить с мужиками, которые колдуют над своими лунками неподалеку:
— Шириков нифига?.. А шарманить не пробовал?.. Налимы как?..
У заиндевевших на льду мужиков дела не лучше. А нужно-то всего семь рыбок, по числу крючков на налима. Больше не надо — ширики дольше дня не живут. Здесь вообще принято брать от природы ровно столько, сколько нужно — пару налимов для себя, еще пару штук родным, кто сам не может на лед выйти.
Виктор, хоть и пенсионер, выходить на лед может. Дорога «на крючки» неблизкая — три километра, а то и больше. Виктор и Валентина ездят сюда на мотоцикле, чуть ли не самом популярном местном транспорте. Свой «Иж» Виктор нашел на свалке, поставил на ход, приспособил для рыбалки — вместо железной люльки приладил длинный деревянный ящик для снастей. Почти все сельские мотоциклы подверглись такому байкальскому тюнингу. У железного франкенштейна — ни документов, ни техосмотра, да и не нужны они: в ближайший город Северобайкальск на мотоциклах никто не ездит, а на льду гаишников нет, все свои. Свои обязательно махнут рукой в знак приветствия, а то и поделятся последними новостями, как ведет себя Байкал, заторосило ли дорогу.
Торосы — ледяные осколки высотой по колено, по маковку или вообще с дом — еще одна ипостась байкальского льда. Если такие по воле моря и ветра встанут по берегу или в заливе, то придется их объезжать, долго подпрыгивая на ухабистой проселочной дороге через сопки.
Сегодня повезло: получилось проехать по льду прямо до лунок на мысе Лударь. Тут его называют Лударями, с ударением на «я». Виктор и Валентина неспешно проверяют крючки — с одних снимают налимов, с других — дохлых шириков. И тут же красными от холода руками нанизывают на крючки новых живчиков.
Внезапно откуда-то снизу раздается сухой треск и резкий, как ружейный выстрел, хлопок — совсем рядом прошла свежая трещина. В наступившей тишине слышно, как Байкал недовольно бурчит, шуршит торосами, поскрипывает.
— Лёд, — резюмирует Виктор, возвращаясь к прерванному занятию. — Байкал живой. Говорит по-своему с нами. Кто здесь живет, хорошо его понимает. Таких уже мало осталось — настоящих охотников, промысловиков. Они сейчас на дальних зимовьях живут, где-то там, — Виктор машет куда-то в сторону исчезающего в тумане берега. — Вот они про лед все знают.
Алексаха и Николаха
Второй час ходьбы по льду, вслед за путеводной нитью мотоциклетного следа. Сам мотоцикл показался за очередным мысом совершенно неожиданно — черная неподвижная точка на белой глади залива. Рядом с мотоциклом крутится пара собак — помесь лайки с динамо-машиной. Мы подходим ближе, псины сперва настороженно принюхиваются, потом начинают тыкаться мордами в руки и требовать почесона. В стороне от берега едва различим крохотный домик. В окне слабо желтеет свет, из трубы вьется дымок, к двери ведут следы. «Вдруг-как-в-сказке-скрипнула-дверь…»
Зимовье на Байкале.
За скрипучей дверью зимовья — кривые дощатые нары, микроскопический стол и рыжая от ржавчины печка-буржуйка. Все остальное место занимают два рыбака.
— Здрасьте, — приветливо кивнул один, невысокий, с морщинистым лицом. — Заходите, садитесь. Тут места на всех хватит.
Мы протискиваемся, кое-как пристраиваем рюкзаки.
— Давайте, что ли, знакомиться. Вот это Николаха, — мужичок показывает на молчаливого коренастого бородача, потом протягивает жилистую ладонь, — а я Алексаха. Но меня тут все Французом зовут. К нам как-то французы приезжали фильм снимать. Я им тут всё показывал, водил. Вот и прозвали Французом, — Алексаха по жизни грассирует, как обрусевший галл, но, похоже, искренне не связывает происхождение своего прозвища с этим дефектом речи.
Тем временем Николаха извлек с полки газету и, пробормотав «одноразовая скатерть, все удобства», мгновенно накрыл прессой стол — хватило пары газетных листов. На полке рядом с пачкой «одноразовых скатертей» — потрепанный томик «Князя Серебряного», для растопки. На печке в алюминиевом чайнике булькает вода. Некогда чайник был электрическим, даже штекер еще торчит. Но кому нужен электрический чайник там, где нет и никогда не будет электричества? Рядом в помятом бидоне доходят пельмени.
— Хороши, — Алексаха выуживает из бидона здоровенный домашний пельмень. — Давай, налаживай. Да ты бухлёр себе налаживай!
— Бухлёр? То есть бульон?
— Не бульон, а бухлёр. Ты меня не путай. Бульон — от птицы, от рыбы будет юшка, а от мяса — бухлёр. Это я точно знаю.
Уплетаем пельмени, домашнюю тушенку, заедаем свежим хлебом. После перекуса Алексаха снова оживляется:
— Хорошее зимовьё, теплое. Хорошо еще сохранилось, а то жгут много. Рыбинспекция ездит по берегу и палит. На крючки налима ведь ловить нельзя. На удочку — сколько хошь, а на крючки запрещено. Получается, что мы тут браконьерим, вот инспекция с нами и борется, — Алексаха лихо материт рыбинспекцию, Николаха согласно бурчит. — А дальше тут каждые три-четыре километра зимовьё вроде нашего есть. Тут — на Гросмане, потом дальше на Мужинае, и так до самых Котелков…
— А до Котелков этих далеко?
— Отсюда? — Алексаха задумывается. — Километров тридцать. По льду, если ходко идти, можно за пару дней, смотря какая у кого поняга… Поняга хоть знаешь что тако? Это вот как у тебя рюкзак. В поняге для всего место есть — для вещей, для рыбы…
— Для фотоаппарата, — меланхолично вставляет Николаха.
— Для… Для какого?.. — спотыкается на полуслове Алексаха, — Да откуда у нас фотапараты?
— Это я пошутил так, — ухмыляется Николаха.
— А, пошутил! — и Алексаха начинает сипло смеяться. Смех переходит в кашель, который Алексаха давит глубокой затяжкой. — Тут далеко от села, налим хорош и лучче ловится. Налим рыба ночная, при луне охотится, вот мы сюда на всю ночь приехали. С утра шириков наловили, крючки поставили, теперь всю ночь проверять будем. Николаха, давай это дело пойдем проверим.
Николаха согласно кивает. Мужики набрасывают куртки, нахлобучивают шапки и, не застегиваясь, идут в морозные сумерки проверять лунки. Алексаха размашистой походкой впереди с фонариком, Николаха чуть сзади, волочет по земле сачок-шумовку. За пару часов на лунке намерзла ледяная корка. Николаха уверенными ударами сачка разбивает лед, вычерпывает его осколки из проруби. Алексаха сгибается перед лункой и светит фонариком в воду:
— Есть чо?
— Ширик… Пропащий…
Мужики снимают с крючка дохлую рыбу, насаживают свежую, идут к другой лунке. Николаха скребет сачком по снегу — по этому следу мужики в темноте смогут найти проруби. По дороге молчаливый Николаха внезапно выдает целый мастер-класс:
— Самые лучшие крючки получаются из спиц от зонта. Гнешь, затачивашь — крюк готов. Раньше пробовали из иголок делать, из гвоздей, из спиц от велика. А все равно из зонта самые лучшие… Ну что там, ширик?
Семь лунок, ноль налимов. Бывает. Мужики бросили сачок и вернулись в избушку-зимовье.
— Поздновато мы в этот раз выехали. Мы каждый год самыми первыми на лошадях по сокуям ходим. Сокуи хоть знаете, что тако? Ледяные горы по берегу. Вода плешшеца, вот они и растут. Бывает, с человека вырастают… Докуда только ни ездили. На Баргунде охотились. Дрянное это место — дует-дует, летом дожди без просуху, зимой снег на пол-избушки…
Алексаха, рыбак и охотник-промысловик.
Алексаха замолчал, затянулся сигаретой, разлил водку по стопкам. Мужики выпили, довольно крякнули и снова пошли «на крючки». На этот раз в одной из лунок сидел полуметровый налим.
— Окровянились, — расплылся в довольной улыбке Николаха, — Надо это дело сбрызнуть.
В зимовье мужики возвращались в приподнятом настроении и с рыбацкими разговорами про «былые времена». Бывал улов по триста штук в день, бывали налимы длиной со стол и толщиной с бидон: «Ты его заталкиваш в мешок, а он не лезет!».
— Я считаю, налим — лучшая рыба. Выпотроши, жабры срежь, разверни его и положи на газетку прямо на печь. Объеденье. У меня дети иногда не едят, так я им налима так сготовлю — до крошки сметут.
Алексаха заедает свою историю про налима котлетой из конины. Опять закуривает.
— Сейчас, пока лед крепкий, будем до февраля налимов тягать. С апреля пойдем нерпу бить, нерповать то есть. Вспомнишь эту нерповку, твою мать, так страшно становится. Живешь на льдине, спишь на льдине. Накидаешь под себя прямо на лед сена, на утро вместе с этим сеном в лед вмерзаешь. Растопишь печь — так у тебя в палатке от этой печи все мокро, сама печь наполовину в лед ушла. Добудешь кумутканов, детенышей нерпы то есть, и сидишь ждешь, когда тебя заберут. Там час как день кажется.
— Ты им лучше расскажи, как мы на нерповку заезжаем, — подбадривает приятеля Николаха.
— Точно! Лед на море не встал, все дома сидят, а мы грузим на трактор все, что надо, водки ящик тож. Садится Николаха за руль и говорит: «Пока не доедем, не буду пить». Доедет и только тут говорит: «Вот теперь я буду пить». Силища! А бывает, лед лопается, получается становая щель. Она может быть метр шириной, может быть три. Николаха их как чует — гонит, прыгает через эти щели. А кто не знает, будет ехать тихонько, да так и провалится до самого низу.
— Сколько ее, техники этой, на дне Байкала лежит. И трактора, и мотоциклы, и «бураны»… Ну что, сбрызнем, да пойдем крючки проверим?
Николаха выходит из зимовья и на минуту останавливается — вслушивается в бормотание и шелест Байкала. Тучи, которые с вечера затянули небо, к полуночи разродились мелким снегом. Николаха вздыхает:
— Не к добру. После такого снежка задует — ничего хорошего не жди…
Николаха поправляет шапку, роняет многозначительное «быват…» и выходит на лед, о котором они с Алексахой знают все.
Счастье
В Байкальском пенсионер Виктор разделывает свежепойманного налима. Под ногами вьется мощный кот Вискас с отмороженными ушами. Кота хотели назвать Пьер — с намеком на толстовского Безухова, но с дикцией у Виктора нелады, так что букву «р» постарались избежать и от литературного названия отказались. Вискас урчит и трется о ноги — то ли требует внимания, то ли налимьей головы.
— В чем вообще счастье? В теплом туалете? Не думаю. Вот мы наловили налима, сварили ухи, посидели, поговорили — вот в чем счастье, — Виктор гладит Вискаса и скармливает ему кусок рыбы. У кота счастье.
— Байкал нам всю погоду делает, — продолжает Виктор. — Пока весь лед с Байкала не сойдет, пока вода не прогреется, лета не будет. А лед только в июне сходит. Вот и получается — июнь еще не лето, июль уже не лето, а август — совсем не лето. Зато осень теплая. Тоже со льдом, конечно — по берегам такой тонкий, прозрачный, мы его заберегами называем. А как холода, Байкал парить начнет. Будет отдавать накопленное за лето тепло. И пока не отдаст, у нас тоже будет тепло. Красота. А в мае у нас знаешь как? Сверху печет, ходишь в майке и шортах, в тапочках. По льду. Вот это счастье.
В десяти километрах от Байкальского Алексаха и Николаха собирают пожитки, последний раз проверяют крючки и готовятся ехать домой. Стоя у мотоцикла, Николаха долго всматривается в белую ледяную пустыню. Вдалеке поднимается густой туман и поблескивают на солнце торосы. Но Николаха видит больше. Недовольно бурчит: «Лед оторвало». Как он ночью предсказывал, так и вышло: утром задул култук и оторвал здоровенную льдину от крепкого панциря. Оторвал и швырнул на забереги. А это значит, что дороги на Котелки уже нет, а ровный лед на Лударях изломало торосами.
Виктор еще не знает, что по льду к его крючкам и лункам не проехать — придется объезжать по сопкам. А если бы и знал, то только бы пожал плечами. Быват…
***
Отдохнуть от городской суеты можно в экологически чистом районе Тульской области, в 130 км от Москвы, на Охотничьей базе "Барсучок". База представляет собой центральную усадьбу с расположенными вокруг домами отдыха для клиентов и баней. Невдалеке удобно спланировано подсобное хозяйство, которое является не только поставщиком экологически чистого питания для клиентов, но и местом отдыха. Здесь можно поохотиться, пострелять по тарелочкам на специальной площадке, покататься на лошадях, полетать на дельталете, отпраздновать событие.
Развлечения на базе:
— бильярд и бар-караоке;
— спортинг и арбалетный тир;
— лошади, пони, фаэтон, экипаж;
— конное фото-шоу с ловчими птицами и борзыми;
— экскурсионные туры в питомник собак и зоопарк.
Другие статьи на эту тему:
- Как вернуть к жизни поморские села?
- Политизация этничности на примере поморов
- Поморы: краткий обзор истории и культуры
- Илья Михальчук: Посмотрите – какие у нас места!
- Рыбными тропами Беломорья
- Русский Север. Путешествие на край земли
- Сибирские туземцы Томской области
- Алтайские старообрядцы — каменщики
- Развитие туризма в России: Вятские истории
- Будни староверческих поселений в Туве
- Путешествие по Алтайскому беловодью
- В гостях у пустынников: Иркутские староверы
- Этническая карта России: алтайцы
- Путешествие по Сахалину: знакомство с нивхами