Самые большие из хищных птиц — это грифы Старого Света. Клюв их длиннее головы или, по крайней мере, одной с ней длины; он прямой, только перед кончиком верхней челюсти загибается крючком больше в вышину, чем в ширину, и снабжен острым расщепом и большой восковицей, которая занимает одну треть, а у слабейших видов даже половину всей длины клюва. У некоторых видов встречаются кожистые наросты, гребневидные возвышения на клюве. Ноги крепкие, но пальцы на них слабые, когти короткие, мало изогнутые и всегда тупые, так что имеют мало значения в смысле орудия нападения. Крылья необыкновенно велики, широки и большей частью закруглены. Хвост средней длины, закруглен или сильно ступенчат и состоит из жестких перьев.
Осанка ленивая; садясь на землю очень низко, они отделяют крылья от туловища, и только изредка с некоторою тщательностью чистят свои перья. Ходят они, хотя и некрасиво, но легко, большей частью короткими шагами, а летают медленно, но необыкновенно долго. Их внешние чувства по своей тонкости могут поспорить с чувствами других пернатых разбойников. Зрение их охватывает даль, о которой мы едва ли можем себе составить понятие. Слух их, который вместе с тем есть и самое развитое из их внешних чувств, очень хорош. Обоняние сильнее, нежели у всех других хищных птиц, хотя не так тонко, как это описывается в баснословных рассказах о них. Вкус, несмотря на отвратительную пищу, которой они питаются, нельзя считать ничтожным. Также нельзя отрицать присутствие у них осязания, как способности чувствовать прикосновение, так и ощущать окружающую температуру. Их умственные способности, наоборот, кажется, мало развиты. Они робки, но редко бывают осторожными; раздражительны и вспыльчивы, но вовсе не отважны; грифы общественные птицы, однако совсем не миролюбивы; заносчивы и злонамеренны, но притом трусливы; ум их даже не возвышается до хитрости. Мы назвали их ленивыми, потому что видим их сидящими целыми часами неподвижно и в полном спокойствии на одном и том же месте, но могли бы утверждать совершенно противоположное о тех из них, которые большую часть дня проводят в полете. Нрав их представляет смесь разнообразнейших и, по-видимому, противо- речащих друг другу качеств. Многие склонны считать их спокойными и тихими птицами, тогда как более точные исследования показывают, что их надо причислить к самым свирепым из всех хищных птиц.
Изучить грифов можно, но только освоившись с их способом добывания пищи. Немногие из них нападают на животных с намерением убить, обыкновенно они просто подбирают только то, что им доставил случай. Грифы объедают трупы или уносят замеченные нечистоты. Но случай не всегда оказывается для них благоприятным, и им часто приходится целыми днями голодать. Поэтому при виде добычи грифы ведут себя так, как будто во что бы то ни стало должны вознаградить себя за перенесенное воздержание и запастись на будущее время.
Птицы, питающиеся таким образом, могут жить только в теплом и умеренном поясе земного шара. Богатый юг является для них более щедрым, нежели север, и доставляет достаточно пищи для поддержания их жизни. За исключением Австралии и Америки, все части света дают приют грифам. Некоторые виды находятся приблизительно в одинаковом количестве в Европе, Азии и Африке или, по крайней мере, замещаются там близкими сородичами. Они встречаются и в знойных равнинах, и на самых высоких вершинах горных хребтов. Грифы, как нам известно, выше других птиц поднимаются в воздушном пространстве; способны без затруднения переносить самые значительные перемены давления воздуха. Некоторые виды селятся на горных хребтах и покидают их только в виде исключения; другие, наоборот, предпочитают населять низкие местности. Их огромные крылья позволяют, а своеобразность пищи даже вынуждает, пролегать большие пространства. Только во время кладки яиц забота о птенцах привязывает их к какому-нибудь месту; в продолжение остальной части года грифовые ведут более или менее скитальческую жизнь. Только некоторые из грифов избегают близости человеческого жилья, другие находят свой насущный хлеб рядом с человеком гораздо легче, нежели в странах, куда не проникло еще человеческое господство. Во многих странах южной Азии и Африки именно эти хищные птицы служат характерным явлением населенных мест.
Образ жизни грифов станет ясным, если я опишу некоторых из них во время их деятельности. Я могу это сделать, тем более что не только видел грифов в неволе, но наблюдал за ними и на свободе и довольно часто был свидетелем их деятельности.
На южной окраине пустыни лежит издохший верблюд. Трудности путешествия изнурили его; хотя погонщик и снял с него накануне всю кладь и позволил свободно идти подле нагруженных товарищей, он не мог уже достичь Нила и, совершенно изнеможенный, упал, чтобы больше не вставать. Его хозяин, который с непритворным горем расстался с ним, оставил его лежать нетронутым, так как его вера запрещает ему употреблять умершего и даже убитого без обычных обрядов животного. На следующее утро труп лежит еще нетронутый на своем смертном ложе. Тогда появляется ворон над ближайшей горной вершиной. Его проницательный глаз замечает падаль; он кричит и приближается к ней быстрыми взмахами крыльев, несколько раз кружится над павшим животным, затем опускается на землю и ходит на небольшом от него расстоянии по земле; опять быстро приближается к нему и обходит его кругом несколько раз, осторожно осматриваясь. Другие вороны следуют его примеру, и скоро собирается порядочное общество этих всесветных птиц. Тогда появляются и другие плотоядные хищники. Всюду присутствующий коршун-паразит и едва ли реже встречающийся стервятник описывают круги над падалью, орел приближается тоже, несколько марабу спиралью кружатся над приманившей их добычей. Но тех, кто должен начать пир, еще нет. Раньше их прибывшее общество, хотя и клюет тут и там павшего зверя, но его толстая шкура слишком тверда для их слабых клювов, они не могут оторвать от нее большие куски. Стервятник смог вытащить только обращенный кверху глаз из глазницы.
Но время, когда грифы, самые крупные члены этого семейства, вылетают за пищей, понемногу приближается. Вот и десять часов; хорошенько выспавшись, грифы покидают один за другим свой ночлег. Сначала они пролетели низко вдоль горного хребта, но, не высмотрев ничего съедобного, взлетели на воздух и поднялись на необозримую высоту, там они продолжают кружиться. Причем один из грифов оказывается зорче всех, от его удивительно проницательного взора едва ли может что-нибудь ускользнуть. Заметив в долине сборище, гриф тотчас же ясно понимает, что добыча найдена. Немедленно он начинает спускаться, описывая спиральные круги; исследуя дело поближе и убедившись в находке, он разом складывает свои могучие крылья. С шумом падает он вниз с высоты ста, может быть, и тысячи метров и разбился бы на месте, если бы вовремя не раскрыл еще раз крылья, чтобы остановить падение и принять должное направление. От лени и беспомощности, проявляемых этой птицей в другое время, теперь не остается ни малейшего следа. Наоборот, она поражает ловкостью, которой никак нельзя бы было от нее ожидать.
За первым грифом без оглядки следуют и все остальные, находившиеся поблизости. Знаком для начала пира служит падение вниз первого грифа. В продолжение минуты слышится шум, который птицы производят при падении, и видны по всем направлениям быстро увеличивающиеся тела, тогда как за несколько минут перед тем птицы, размах крыльев которых равняется почти трем метрам, казались не больше точек на горизонте. Теперь уже ничто не мешает хищникам. Как только один из них принялся за еду, никакая опасность более не спугнет их; даже замеченный ими вдали охотник не может им помешать. Достигнув земли, стремятся они с прямо вытянутой шеей и приподнятым хвостом к падали. Их больше ничто не удерживает, и нет птиц более жадных, чем они. Меньшая братия почтительно отступает, а между грифами возникает яростный бой и спор. Толкотня, споры, ссоры, драка — едва ли доступны описанию. Два или три удара клюва сильных грифов разрывают кожу, а потом и мышцы падали, а более слабые запускают свои длинные шеи в брюшную полость, чтобы добраться до внутренностей. С жадной поспешностью роются они в них, стараясь оттеснить один другого. Печенку и легкие по большей части съедают тут же внутри животного. Кишки же, наоборот, вытаскиваются наружу, растягиваются и после яростного боя проглатываются кусками. К пирующим постоянно спускаются все новые голодные грифы с решительным намерением отогнать первых от вкусного пира, и опять происходит новый бой, шум, свирепые удары клювом и сердитые крики. Слабейшие гости сидят кругом, отказываясь от пира, и ждут, пока сильнейшие не насытятся; чрезвычайно внимательно следят они за ходом дела, зная, что иногда и до них долетит какой-нибудь кусочек, брошенный, конечно, не по желанию дерущихся, а в пылу боя. Орел и коршун парят в высоте над пирующим обществом и бросаются в середину стаи, схватывают когтями только что оторванный грифами кусок мяса и уносят его прежде, чем последние успеют воспрепятствовать этому захвату. Маленькое млекопитающее бывает в несколько минут съедено до последней косточки таким прожорливым обществом; даже от быка и верблюда после одного пира остается очень мало. Насытившиеся птицы неохотно удаляются от трупа.
Не везде и не всегда пир грифов происходит так, как описано выше. Уже в южной Европе и еще более в Африке в тех местах, где грифы находят падаль вблизи населенных мест, к ним присоединяются другие голодные гости. Во внутренней Африке это собаки и марабу. Грифам приходится выдерживать с ними тяжелую борьбу; но голод делает грифов дерзкими и опасными для соперника. Даже самые большие собаки отгоняются ими, как бы они ни рычали и ни скалили зубы, потому что каждый гриф видит в них опасного конкурента на общую добычу. Даже самая сердитая собака ничего не может сделать против грифа. Если бы ей и удалось укусить его, то она может попасть не дальше, как в распростертые крылья, не причиняя никакого вреда птице, тогда как от сильного клюва грифа всегда остается в том месте, куда он попадет, кровавая рана. Иное дело марабу. Они грифам не дают возможности отогнать себя, рубят своими клинообразными клювами направо и налево через всю толпу, пока она не очистит им места.
По окончании пира грифы неохотно удаляются от места пиршества, а чаще остаются на целые часы поблизости и выжидают наступления пищеварения. Довольно долгое время спустя они отправляются на водопой и там опять проводят несколько часов. Пьют много и часто купаются. В этом они особенно нуждаются, потому что, когда кончают свой обед, то бывают покрытыми грязью и нечистотами и облитыми кровью с ног до головы. Когда омовение совершено ими благополучно, они еще несколько часов проводят в ленивом покое, причем садятся на свои пятки, распустив крылья, с намерением отогреть их на солнце, или плашмя ложатся на песок. К месту ночлега направляются вечером. Для ночлега выбирают деревья или крутые выступы скал, очень охотно ночуют на карнизах скал, к которым нет доступа ни сверху, ни снизу. Некоторые виды предпочитают деревья, другие — скалы.
Полету предшествуют несколько быстро следующих друг за другом и довольно высоких скачков; затем следуют несколько довольно медленных ударов широкими крыльями. Но как только грифы достигнут высоты, они летят дальше, почти не ударяя крыльями, причем они при помощи различных постановок крыльев спускаются вниз по очень мало наклонной плоскости, или же поднимаются снова вверх при помощи встречного ветра. Таким образом, они, по-видимому, без всяких усилий поднимаются вверх на значительную высоту, на которой и летят дальше, если хотят пролететь большое пространство. Несмотря на кажущуюся неподвижность крыльев, полет их необыкновенно быстр и неутомим.
В прежние времена предполагали, что только одно обоняние руководит грифами в отыскивании падали; мои наблюдения, подтвержденные опытами других исследователей, убедили меня в противном. Некоторые наблюдатели считали вправе думать, что гриф может почуять запах падали на расстоянии целой мили, и так много рассказывали басен на этот счет, что и впрямь убеждали легковерных людей, будто грифы чуют смерть умирающего. Мои наблюдения убедили меня в том, что грифы спускаются и на еще свежую, не издающую никакого запаха падаль. Они даже при сильном ветре слетаются со всех сторон, как только один из них увидит добычу, а на скрытую падаль летят только тогда, когда она уже найдена раньше воронами и стервятниками, собрание которых и привлекает их внимание. Поэтому я думаю, что могу с полной достоверностью утверждать, что превосходнейшее и важнейшее из внешних чувств грифов — зрение, и что только зоркий глаз делает их жизнь возможной.
Из Энцилопедии "Жизнь животных" по Альфреду Брему.