Эта верная мысль Аксакова влияет на творчество писателей всех поколений. Некрасов: «Опять я в деревне, хожу на охоту…» Тургенев обессмертил себя «Записками охотника». Толстой участвовал во многих охотах, однажды оказался под медведем, поднятым в берлоге. Бунин в молодости был страстным охотником. Недавние наши современники — Пришвин и Паустовский — хорошо знали природу и влияние ее на духовный мир человека. Один был охотником, другой — рыболовом.

Место, где всегда бросали «якорь» Шолоховы и где ставили удочки

Особое место в этом ряду занимает Шолохов. Его великий роман о страстях человеческих разлит половодьем по местам, где течёт совсем не тихая река с названием Дон. Шолохов оставил нам на века картины бури над Доном. И какой бывает равнинная эта река, когда человек сидит на берегу с удочкой, радуясь восходящему солнцу и волшебным кругам, идущим от поплавка удочки.

В хорошем музее в Вёшках есть два уголка, где можно увидеть рыболовные снасти: крючки, лески, березовые удилища (других Шолохов не признавал), деревянную лодку, весла, садок для рыбы величиной с большое, от старого трактора, колесо (представьте, какой величины была рыба в садке).

Сын Шолохова Михаил не пишет в своей книге об отце, с каких лет начал он ловить рыбу. А из Москвы, которую поехал «завоевывать», молодой жене он пишет: «На днях был в ГУМе, купил 20 крючков английских. Чудесные крючки, хоть сома в 20 пудов удержат. Пробовал плесть лески ночью вчера, но без тебя дело не выходит».

На этот раз мы только порезвились на лодках, любуясь Хопром. «Рыба есть, но только очень большая», — шутил младший Шолохов.

В другом письме, где сообщается о том, что денежные дела молодого писателя поправились: «Ты, по всей вероятности, будешь ругать меня, но я признаюсь заранее: хочу купить себе ружьё. (Вру, Маруська! Купил уже! Хотел сбрехать, но не вышло). Да, милота моя, купил себе чудеснейшую двухстволку, бельгийскую, системы «Пипер», безкурковку, за 175 р. У тебя, небось, волосы дыбом? Ну, ничего, пригладь их и читай дальше. Думаю охотиться, да еще и с тобой».

Три ружья и привезенный с войны автомат хранятся в музее. Тут же — охотничья сумка, патронташ, порох, дробь, болотные сапоги…

Город Шолохов не любил и, как только писательские дела в Москве пошли в гору, вернулся на Дон. Тут легче работалось и в любое время можно было собраться на охоту. В двадцатых годах тут много водилось дичи. Попадались в степи «дудаки» (дрофы), степные куропатки паслись почти вместе с курами, хуторские охотники не тратили на них патронов. В донских оврагах водились «байбаки» (сурки), а в пойменных зарослях паслось много уток. Но самой желанной добычей были гуси, летевшие караванами над Доном на север.

В те годы автомобилей не было. На охоту выбирались пешком, на попутной подводе или верхом на лошади. Чаще всего в компании было двое — Шолохов и его жена, Мария Петровна.

Дочь атамана станицы Букановской под стать мужу хорошей хозяйкой была в доме, воспитала детей и была опорой мужу во всем, в том числе и в охоте с ружьем и удочкой. Рассказывают, в отцовском хозяйстве была норовистая лошадь, к ней боялись все подойти. А семнадцатилетняя Маша, как опытный всадник, вскочила в седло. «Мать любила охоту, — рассказывает сын Шолохова Михаил Михайлович. — Стреляла не хуже отца, а иногда и лучше».

Обед устроен был под дубами у самой реки. Было много воспоминаний и шуток, которые любил «самый главный рыбак». После обеда прошлись по бережку, вспоминая зори утренние и вечерние.

После войны охота возобновилась. На Дону, в приречных лесах и оврагах, расплодились волки, не дававшие покоя пастухам коров и овец. Обложить волков флажками в этих местах невозможно. Приходилось караулить зверей. Шолохов принимал участие в этих заботах.

Любимая охота на гусей кончилась, когда построили Цимлянское «море» — гуси сразу изменили дорогу на север. Кто-то из друзей пригласил Шолоховых в Казахстан осенью. Охота на степных озерах очень понравилась гостям с Дона, и они стали ездить в Казахстан каждую осень.

На дону жить без коня и без лодки в прежнее время считалось бедностью. У Шолоховых до лодки дойти — минута. Четыре поколения «мужиков» в доме с детства владели речным снарядом, как сегодня владеют автомобилем. Четыре раза бывая в Вёшках, я видел у дома Шолоховых лодку. Ею пользовались для рыбалки. Но с возрастом ходить по болотам, речным старицам и лесным балкам правого берега Дона трудней, чем сидеть с удочкой.

Ловить рыбу искали места не на  Дону, а на Хопре. «Река эта, текущая где лесами, где степью, «уютная», тихая, с чистой водой и богатая рыбой, с живописными берегами, привлекала родителей и тем еще, что в станице Букановской на Хопре родилась и выросла мама», — поясняет Михаил Михайлович Шолохов.

На вечерней заре к заветному месту…

Хопёр стал желанным местом, где «табором» на неделю-другую располагалась семья. «Готовились заранее, проверялись снасти, посуда, харч, одежда, садок для рыбы, гостинцы друзьям. Но ничего лишнего не брали — как у всех, в холстину завязано было сало, хлеб, пшено для кулеша, приправа для ухи. Еду готовили на костре, ночевали в просторной палатке.

Вставали рано, чтобы не потерять утренний клёв. У каждого — свое место. Самое «счастливое» отец отдавал маме. Она была завзятой рыбачкой — внимательной, терпеливой. Ее сазаны всегда были самыми крупными. Все на рыбалке блюли тишину, даже собака наша приветствовала очередного крупного сазана только счастливым повизгиванием.

Но бывали на Хопре  и «мертвые» дни — ни одной поклевки ни у кого. Был случай, отец, уверенный, «что-нибудь поймаем», бросил припасенное сало кобелю. Тот, не голодный, закопал сало в лопухах. На ужин собрались у костра. А есть нечего. Находчивый отец полез в лопухи, обмыл сало, подержал его на прутике над костром. С аппетитом всё съели!.. И до сих пор вспоминаем хоперский ужин».

В станице Букановской живут легенды о приездах сюда Шолохова. Одну мне рассказали, когда спускались с горы в пойму Хопра. «Заехал Шолохов с приятелем — надеялись похлебать свежей ухи. На реке никого! Но увидел гость: перемет стоит через реку. Вынул, а на нем рыбы — вот-вот шнур оборвется. Снял Шолохов с перемета двух щучек и на поляне за кустами, достав из машины котелок, начал с приятелем варить уху.

Можно представить, как удивился букановский казак Иван Мануков, увидев на перемете висевшую на крючке чекушку «Столичной». Увидев у костра Шолохова, казак все понял: «Ах, затейник! Ах, насмешил!» Старик стал обнимать гостя…

У Шолохова было много друзей, которых любил он слушать о прожитом. Вот этого казака из Вёшек я снял в пойме Дона — варил он поросятам и курам ракушек. Посидели рядом, отбиваясь от комаров. «А Шолохова знаешь?» Казак оглядел меня с интересом. «Что? Шолохова… Кто же его не знает. У меня в лодке не один раз сидел…»

Давний снимок, который я сделал у Дона, где старый казак варил ракушек для кур и поросят. Помню разговор у костра о жизни возле реки, о том, что тут было в Вёшках и по всему Дону, как живёт Шолохов. «Он не раз сидел в моей лодке. Простой человек, душевный

День на Хопре неделю назад был тихим, солнечным. По воде плыли желтые листья. Два поколенья Шолоховых — Михаил Михайлович и сын его, Александр, сели в лодку с удочками. Но ничего за короткое время не поймали (улов был только фотографическим).

Стали вспоминать о былом. «Под этим деревом любила сидеть с удочкой мать. Отец, покуривая, караулил сазанов на мысу. А я часто менял места и ловил меньше всех. С кончиной отца наши экспедиции на Хопёр прекратились…» — «Как умер отец?» — «Было это в феврале 84-го. Тяжелая болезнь не оставляла надежды. В середине дня отец попросил открыть окно. В это время на рябине кормились снегири… Отец скончался, наблюдая милую сердцу минуту жизни.

А мать, понимая, что жить осталось недолго, однажды подозвала сказать что-то важное. «Сын, я ни о чем не жалею. Жизнь была долгой и до краев полной. Никому не вернуть прошлого. Жалко, но не увижу, как сижу под дубом у плеса с удочкой. Река будет течь без меня…»

От воды мы поднялись на бугры правого берега Хопра. На полосе сожженных летним зноем подсолнухов, как пчелы, летали стаями мелкие птицы, «убиравшие» тощий урожай семечек. По оврагам можно было собирать плоды тёрна, боярышника и шиповника. А внизу синел пойменный лес, за которым угадывался Дон, с которым тут сливался Хопёр. Много, много человеческих судеб унесла вода жизни. И лишь немногие оставили свой след о прожитом в суете бытия.