Иголка, или О связи судеб человека и лошади (продолжение)

Иголка, или О связи судеб человека и лошади (продолжение)

 Я уже более уверенно чувствовал себя с лошадьми. В течение следующей недели удалось заездить еще двух. Таким образом, набралось уже около десятка голов заезженного молодняка. Появилась надежда, что к авансу мне заплатят еще какие-то деньги (чего, увы, не случилось). Я наконец решил устроить себе выходной и навестить Иголку.

Начало рассказа Ф.Логинова «Иголка»

Снова мы с Иголкой встретились через четыре года. К тому времени я уже стал студентом, у меня была любимая жена Нина и дочка Оля полутора лет. Она много болела – простужалась в яслях, и мы решили вывезти ее на свежий воздух и деревенское молоко. Денег было в обрез. Памятуя о благодатных местах, где я солдатом работал на уборке сена, мы отправились в тот же совхоз в расчете на дешевое питание и жилье. Но не тут-то было. После хрущевских реформ совхоз был разорен, скота почти не осталось, люди разъехались кто куда. Мы остановились в пустующей половине дома по соседству с семьей Алексея, моего старого знакомого. Они жили впроголодь и собирались вскоре уехать из совхоза на родину Алексея в Воронежскую область. К счастью, молоко для дочки нашлось, и очень хорошее. Наша хозяйка, собиравшаяся переехать в город к сыну, никак не решалась расстаться со своей любимой коровой: достойных покупателей не было, а отдать под нож прекрасное породистое животное у нее просто рука не поднималась. Вот эта-то коровка и помогла окрепнуть нашему ребенку. По возвращении в Москву подозрение на туберкулез у девочки не подтвердилось.

Ваня, подросший сын хозяйки, у которой мы стояли, будучи солдатами, по старой дружбе каждый день приносил нашей дочке яичко. В заброшенных садах и вдоль дорог было полно черешни и малины, из которых моя жена Нина варила ребенку киселек. Так что девочка питалась нормально. Сами мы варили щи из щавеля и крапивы, потихоньку копали картошку на совхозном поле. Один раз Алексей качал мед и угостил нас пчелиными сотами. С черным хлебом это было необычайно вкусно.

Сразу по приезде я пошел наниматься на работу к тому самому бригадиру, который когда-то так жестоко обошелся с Иголкой. Подходящей работы для меня в совхозе не нашлось. Однако, помня мою привязанность к лошадям, он сказал, что в табуне набралось голов двадцать необъезженного молодняка, и предложил мне заняться его заездкой. Договорились, что за небольшую плату я буду объезжать лошадей под седло. По моим расчетам, заработка должно было хватить на скромное пропитание семьи и на обратную дорогу.

Большинству лошадей было по четыре-пять и более лет
Большинству лошадей было по четыре-пять и более лет. Требовалось немало труда, чтобы заставить их подчиниться человеку

И началась моя «ковбойская» жизнь! С рассветом, полусонный и голодный, я шел на конюшню и еще до выгона табуна на пастбище закрывал в деннике выбранную накануне очередную лошадь для заездки. Молодняк оказался не очень молодым: большинству лошадей было по четыре-пять и более лет. Правда, лошади не знали овса, выросли на траве и поэтому были рыхлыми и не очень выносливыми. Тем не менее это были сильные дикие животные, и требовалось немало труда, да и рисковать приходилось, чтобы заставить их подчиниться человеку. Встречались и исключительные экземпляры.

Один гнедой мерин, которого бригадир попросил заездить первым, сбросил меня, едва я успел на него сесть. Да так ловко, что я приземлился лицом прямо в землю. Земля оказалась твердой, и я сильно испугался, главным образом за свои очки: без них я слеп и бессилен. Тем не менее я решил взяться за этого коня всерьез, но долго откладывал его заездку, да так и не нашел для него времени, о чем не жалею. Проблем у меня и без него хватало. Позже мне сказали, что этому мерину больше шести лет, он давно ходит в повозке, но всадников на спине не терпит и сбрасывает их профессионально. Словом, раунд с гнедым я проиграл в пользу бригадира.

От плохой кормежки, постоянного пота и грязи у меня по телу, особенно по ногам, пошли чирья. Так что надевание по утрам брюк, которые за ночь превращались в подобие фанеры, дорога до конюшни и первая посадка в седло требовали терпения. Правда, потом в горячке, во время борьбы с очередным неуком, боль забывалась, а то и вовсе исчезала. Однако ночью болячки подсыхали, и все начиналось сначала.

Конечно, один из первых моих вопросов Алексею был об Иголке: где она и что с ней? Вот что он мне рассказал. После моего отъезда в полк Иголка исправно несла свою службу. Сначала на ней ездил табунщик, затем она перешла к агроному. Все шло хорошо, пока она опять не попала в руки бригадира. И все повторилось: он жестоко с ней обращался, и она его сбросила. Ее снова поймали, избили, спутали и бросили в табуне. Но каждый раз, когда из нашего полка приезжали солдаты за соломой (ею набивались солдатские тюфяки и подушки) или по другим делам, Иголка вырывалась из табуна и устремлялась к людям в военной форме. Отогнать ее было невозможно. Не даваясь в руки, со спутанными ногами она часами кружила вокруг грузовика, до тех пор пока солдаты не заканчивали погрузку и не отправлялись в полк. Тогда она сама возвращалась в табун, чтобы снова удрать из него с приездом следующей команды.

– Я уверен, она тебя искала! – сказал Алексей, после чего надолго замолчал, раскуривая сигарету. Так продолжалось два года. На третий год Иголка зажеребилась, но жеребенок родился мертвым. Она переменилась, стала ко всему равнодушной. Видимо, в ее психике наступил перелом и прежняя память стерлась.

– Одним словом, душу из кобылы вынули! – со вздохом подытожил Алексей.

Иголка уже не бежала к людям в военной форме. Она почти перестала есть и начала болеть. Вскоре лошадь отдали с глаз долой в соседнюю бригаду, где ее подлечили и стали запрягать на работы с другими лошадьми.

– Там она по сию пору и есть, – закончил он свой невеселый рассказ. Я продолжал трудиться ради хлеба насущного. К тому времени я уже заездил пять или шесть голов, но платить мне пока явно не спешили. Из общей массы я взял на заметку пару лошадей, которые мне показались наиболее интересными. Особенно понравился вороной жеребчик легкого, можно сказать, аристократического сложения. Отловить и оседлать его стоило немалого труда. Но как только я сел на него, жеребец взвился на дыбы, вытянулся во весь рост на задних ногах и, потеряв равновесие, опрокинулся на спину. К счастью, он не придавил меня: почувствовав, что он заваливается, я в последний момент оттолкнулся руками от седла и откатился в сторону. Не помня себя от злости, я прыгнул на спину не успевшему подняться жеребцу, в сердцах колотя его кулаками по шее и голове. Но что ему мои кулаки? Голова у лошади твердая, костяная. Жеребец встал, встряхнулся. Казалось, он был удивлен. Больше он ни разу не повторил этот трюк и через несколько дней уже сравнительно спокойно ходил под седлом. К сожалению, он оказался слабосильным: у него было что-то неладно с дыханием.

Полной противоположностью ему оказалась огромная кобыла, которую я окрестил Воро́ной. Это была гигантская, мощная лошадь вороной масти с огромными, величиной со сковороду, растрескавшимися копытами. Нрав в ней угадывался спокойный, даже флегматичный, но ее мощь внушала невольное уважение. Если такая штука разыграется, то, как говорится, мало не покажется! Настал и ее черед. Однако прежде чем садиться на такое чудовище, я решил вкопать прочный столб, прикрепить к нему сверху колесо и погонять кобылу на вожжах по кругу. Конечно же, никакого столба я вкопать не удосужился и в один прекрасный день оседлал ее, что она дала сделать без сопротивления. Тогда я вывел ее на вожжах на край поля, решив погонять по кругу в руках.

Мой добровольный помощник Ваня, которому едва исполнилось 13 лет, должен был при необходимости подгонять лошадь длинной хворостиной, но приближаться к ее заду ему было строго-настрого запрещено. Поначалу кобыла вообще не собиралась ходить по кругу, предпочитая щипать траву. Намотав покрепче вожжи на руки, я велел Ване как следует стегануть ее по боку. Результат превзошел мои ожидания: кобыла бросилась галопом вдоль кромки поля, я со всех ног помчался за ней и через мгновение уже ехал животом по земле с вытянутыми вперед руками, тщетно пытаясь освободиться от вожжей. К моему ужасу, она неслась в сторону кузни, возле которой, я знал, из земли торчали поломанные плуги, бороны, остатки косилки и прочее ржавое железо. Внезапно, уткнувшись в большой куст на краю поля, Ворона остановилась и принялась спокойно поедать метелки поспевающего овса.

Придя в себя, я быстро освободил кисти рук от захлестнувшихся вожжей, подошел к кобыле, отстегнул вожжи от уздечки и, не раздумывая, вскочил в седло. Мой испуг превратился в ярость. Я с трудом оторвал голову лошади от овса и попытался направить ее в поле. Не тут-то было! Она крутилась на месте, не понимая меня и не желая расставаться с овсом и уходить от родной конюшни. Я был в отчаянии. На этой огромной лошади я чувствовал себя пигмеем. Но я должен был справиться с ней во что бы то ни стало. Другого выхода у меня просто не было. Тогда я снял свой солдатский ремень, намотал его на руку, и, охаживая кобылу по бокам и изо всех сил толкая ее ногами, заставил двинуться в поле – сначала неохотно, затем чуть быстрее. Порка продолжалась, и слегка изогнутая бляха превратилась в плоский прямоугольник меди, но кобыла, казалось, совсем не ощущала ударов.

Никогда ни до, ни после этого случая я не порол лошадь с такой яростью. По правде, мне и сегодня стыдно вспоминать об этом. Не знаю, сколько времени это продолжалось. И только когда конюшня и вся деревня скрылись наконец из виду и мы оба потеряли ориентацию, Ворона пошла рысью, а затем вытянула шею и понеслась галопом, все быстрее и быстрее. Господи! Какая началась скачка! Мы не скакали, мы летели над землей, которой лошадь едва касалась ногами. Неровности почвы, кусты, бугорки и канавы не мешали нашему плавному полету, как будто их вовсе не было. Так может лететь только лошадь, не знавшая узды и всадника, которая инстинктивно несется со всей скоростью, на какую только способна, не разбирая дороги, с одним лишь желанием: избавиться, ускакать от вцепившегося ей в спину странного двуногого существа. Не помню, сколько времени продолжалась эта необычная скачка, этот сказочный полет. Но я знал, что нужно скакать, пока лошадь не выдохнется и не обессилит окончательно. Только тогда она может подчиниться моей воле и покориться. Казалось, однако, что внутри Вороны был заложен стальной механизм: она шла и шла полным махом, и дыхание ее оставалось ровным.

Прошло еще какое-то время, и наконец я почувствовал, что она начинает сдавать. Мы неслись по незнакомым полям. Справа промелькнул густой березняк, и вдруг Ворона на всем скаку бросилась в него и забилась в самую гущу. Спутанные ветви хлестали меня по рукам и лицу, но я не упустил поводья и прилип к седлу изо всех сил. Видимо, бедная лошадь решилась на последнее средство, чтобы избавиться от меня, и пыталась таким образом стряхнуть с себя всадника. Я, правда, опять испугался за свои очки (будь они неладны!), но они оказались на носу. И снова несправедливый гнев закипел во мне, я выгнал кобылу из березняка на свежевспаханное поле и погнал через него во весь опор, а затем еще наддал, когда из-под ее ног внезапно выметнулся заяц. Ворона уже тяжело дышала и начала хрипеть. Моя злость мгновенно улетучилась, я перевел лошадь на рысь, а затем на шаг, чувствуя, что ее сопротивление сломлено. С ласковыми словами потрепал ее по мокрой шее. Теперь она была в моих руках.

Поле кончилось, и я увидел впереди небольшое стадо коров. Пастух-подросток стоял, наблюдая за нами. Как только я подъехал и поздоровался, он первым делом попросил закурить. Я спешился, и Ворона покорно осталась стоять рядом, как старая, опытная лошадь. Мы закурили, и он спросил, можно ли прокатиться на лошади. Понимая, что Ворона уже не будет сопротивляться, я подсадил его в седло, и он спокойно сделал несколько небольших кругов шагом и рысью.

Я спросил, в какой стороне находится совхоз Красная Поляна и где тут ближайшая дорога в ту сторону. Паренек ответил, что в километре отсюда проходит шоссе, которое ведет прямо в Красную Поляну. Однако на только что объезженной лошади, которая наверняка испугается машин, да еще при разбитых копытах, по шоссе мне ехать не хотелось. Тогда пастух посоветовал ехать по столбам электролинии, которая вела туда же. На мой вопрос, как далеко до совхоза, он ответил: восемнадцать километров. Ну и дела! Восемнадцать километров до дома! Вот куда нас занесло, и не заметили, как время пролетело. Делать нечего, и мы тронулись в обратный путь по столбам шажком и рысцой.

Мы ехали прямо на закат солнца. Его прямые лучи, как иглы, вонзались мне в глаза, которые некуда было спрятать. Так мы двигались часа два вдоль столбов, чтобы не потерять направление в незнакомой местности. Когда наконец показалось наше село, солнце уже село. Я повернул к конторе, вокруг которой толпились люди. Окна и двери были открыты настежь, оттуда доносился громкий голос репродуктора, торжественно сообщавший о новом прорыве советских людей в космос: на орбиту вышел второй космонавт – Герман Титов. Сообщение повторялось каждые пять-десять минут.

Выждав для приличия какое-то время и отдав должное всеобщему ликованию (весьма, впрочем, умеренному), я отыскал глазами бригадира и с отчаянной наглостью на глазах у всех попросил в честь такого события выдать мне аванс. Магазин вот-вот закроется, а у меня в доме нет ничего, чтобы отметить это великое достижение. Бригадир покуражился, заставил меня прослушать сообщение еще два или три раза, а затем что-то сказал сидевшему рядом бухгалтеру. Тот нехотя отсчитал мне 25 рублей. Я тут же поехал к магазину и за пару минут до закрытия успел купить две буханки черного хлеба местной выпечки и литровую бутылку подсолнечного масла. В тот вечер мы славно поужинали!

кобыла
Поначалу кобыла вообще не собиралась ходить по кругу

После того как я поладил с Вороной, в нашей жизни произошел перелом. Депрессия и уныние отступили. Пришли солнечные дни. Небольшие заработанные деньги вселяли надежду и уверенность в собственных силах. Дочка начала поправляться, кашель почти прекратился. Жизнь налаживалась!

Я уже более уверенно чувствовал себя с лошадьми. В течение следующей недели удалось заездить еще двух. Таким образом, набралось уже около десятка голов заезженного молодняка. Появилась надежда, что к авансу мне заплатят еще какие-то деньги (чего, увы, не случилось). Я наконец решил устроить себе выходной и навестить Иголку.

Я выехал на Вороне с рассветом. Путь не был долгим – всего около восьми километров. Через час я уже подъезжал к усадьбе соседней бригады. Без труда нашел конный двор, окруженный огромными навесами, куда свозили сено. На товарных весах стоял очередной, запряженный парой высокий воз сена. Убогие лошадки, гнедая и рыжая, дремали стоя.

– Где тут Иголка? – спросил я пожилого возницу, присевшего обок.
– А вот она, – и он показал кнутовищем на гнедую лошадь.

Я не поверил глазам. Передо мной стояла маленькая гривастая лошадка с понуро опущенной головой, тонкой шеей и отвисшим сенным брюхом. Длинная, в репьях, челка прикрывала полузакрытые глаза. Отвисшая нижняя губа, покрытая редкими длинными волосами, обнажала желтоватые зубы. Старые рубцы на передних ногах говорили сами за себя. Безразличная ко всему, лошадь дремала. Я подошел к ней, запустил пальцы под гриву к теплой шее, потрепал и погладил ее по голове, позвал, с надеждой заглядывая в глаза: Иголка, Иголка! Ответа не было. Ни один мускул ее не дрогнул. Я сунул ей в рот припасенный кусок хлеба с солью, и она стала медленно, не открывая глаз, жевать его.

Прижавшись на миг лицом к жесткой гриве, я круто повернулся, вскочил в седло и, не оглядываясь, поехал со двора. На глаза наворачивались непрошеные слезы. Всем своим существом я почувствовал, как только что оборвалась струна – живая нить, которая связывала меня с юностью, ее наивными мечтами и надеждами. Иголка! Верная, легконогая лошадка моей юности! Что с тобой сделал человек! Прости меня! Прощай!

На сердце камнем давила грусть. Глаза не замечали ничего вокруг. Выехав в поле, я пустил лошадь вскачь. Мимо замелькали кусты и деревья. Мерный топот копыт успокаивал. Зеленым ковром с жемчужными блестками росы стелилось поле под копыта коня. Пробудившаяся ото сна земля, как прекрасная женщина, с радостью подставляла свой лик солнечным лучам. Я распрямился в седле, и в лицо мне ударил ветер, свежий ветер ожидающих меня впереди испытаний и радостей молодости

Фридрих Логинов,
журнал «Конный Парк» 03/2013

Начало рассказа Ф.Логинова «Иголка»

***

Национальный Конный Парк

Национальный Конный Парк «Русь» предлагает своим гостям широкий спектр развлекательных мероприятий.  Крупнейший в России Национальный Конный Парк «РУСЬ» возводится на базе ультрасовременного конноспортивного комплекса КСК ЛЕВАДИЯ  по инициативе мецената Анджея Мальчевского и поддержке Банковского холдинга «ФИНХОЛКОМ-ГРУПП», возглавляемого Юлией Зединой.

Подробнее о Конно-спортивном комплексе Левадия >>

Другие статьи на тему Лошади:

 

Оцените статью