Сибирский кремешок: Охотник-медвежатник и «медведевед»

На счету териолога Бориса Завацкого, охотника-медвежатника, 92 медведя. Он никогда не охотился на медведей из баловства или корысти, а если убивал, то лишь по необходимости, чтобы не разоряли зверфермы и подворья селян. Став невольным охотником на медведей, он так увлекся изучением их образа жизни, повадок и нравов, что и диссертацию написал на тему «Бурый медведь енисейской тайги».

О «сибирском характере» говорят почти как о данности. Однако при ближайшем рассмотрении у обладателей его нередко обнаруживаются совсем иные корни. Вот и Борис Завацкий, колоритнейший сибиряк, завзятый таёжник, самый известный не только охотник-медвежатник, но и ученый-“медведевед” в Красноярском крае и его окрестностях, оказывается, родом… воронежский. Поневоле сделаешь вывод: истинными сибиряками не рождаются, а становятся. Под влиянием судьбы, окружающих людей и природной среды.

Завацкий

С Борисом Петровичем все так и было. Когда немецкие фашисты шагнули на воронежскую землю, его отец воевал на фронте, а мать с двумя детьми эвакуировали в Новосибирскую область. Борису, старшему, “стукнуло” четыре. И с той поры он из Сибири не уезжал. Навеки полюбил вторую родину, её природу и людей. В детстве всего хватил — и холода, и голода. Доныне помнит, как в первом классе сосед по парте, тощий ленинградский блокадник, умер прямо на уроке. От голодного обморока. Но Борис выжил благодаря тайге и речке Омке — с малых лет стал рыбаком и охотником. Мать была учительницей по русскому и литературе, отец, вернувшийся с войны, преподавал в селе почти “все остальное” — от физики и немецкого до физкультуры и музыки. И Борисом от младых ногтей овладели три “страсти” — к природе, слову и музыке.

Именно в этих областях он преуспел позднее. Однако сильнее всего оказалась любовь к природе. Окончил в Новосибирске сельхозинститут, поехал агрономом в Якутию. Но “по пути”, в Иркутске, осуществил давнюю мечту — поступил на охотоведческий факультет, имевшийся в здешнем сельхозинституте. И, агрономствуя в усть-алданских колхозах, заочно учился там. Вольный дух уже сидел в нем. Вот любопытная деталь.

То были хрущевские годы, памятные тотальным насаждением кукурузы. Дошла она, «королева полей», и до северной Якутии. Вызвали Завацкого, главного агронома района, в Совмин республики: “Прибыли, — сообщают, — семена кукурузы с Украины. Покупайте”. — “У меня кукуруза не вырастет”, — упёрся Завацкий. “Что, сам Хрущев меньше тебя понимает?”— вздыбился министр. “В земле якутской: да!” — ответил агроном и уехал к себе. Так ему на дом зерно доставили, бесплатно! Посеял пару гектаров, “королева”, конечно, замерзла. Чины отстали от строптивца.

Проработал год-другой — заговорил по-якутски. Русских в районе было лишь семеро: агроном, синоптик, медик… Точнее, медичка. На ней-то и женился Завацкий. Она родила ему двух сыновей, Сережу и Сашу. Что не помешало ей, по примеру мужа, заочно закончить в Иркутске геофак университета. А Борис со старших курсов ушел в охотоведы. Начал егерем, дорос до главного охотоведа, директора госпромхоза. Работал в ханты-мансийских краях, в туруханских — на севере Енисея. Закончил аспирантуру в Норильске, тоже заочно, написал диссертацию на “медвежью” тему…

Тут, пожалуй, не обойтись без отступления, и не только лирического.

Еще беседуя с Борисом Петровичем в управе Шушенского биосферного заповедника, в его рабочем кабинетике, украшенном разными таежными трофеями, от кедровых шишек до лосиных рогов, я приметил в шкафу черепа медведей и посмотрел на собеседника с почтением. Но когда он скромно обронил, что на его счету их… 92 (!), я вздрогнул невольно. К почтению примешалось сомнение: не слишком ли много? И стоило ли, мол, угроблять столько? Пусть хищников, но ведь тварей Божьих, к тому ж особо любимых в нашем народе. Недаром ведущая политическая партия ныне избрала своим символом… Завацкий, угадав мои мысли, поспешил уточнить, что никогда не охотился на медведей из баловства или корысти, а если убивал, то лишь по необходимости. Особенно часто приходилось делать это в туруханской тайге, работая в Вороговском госпромхозе. Медведи там, расплодившиеся еще в военные годы, просто бесчинствовали — задирали по тридцать коров и лошадей в год, потрошили даже звероферму и подворья селян.

— А охотников-медвежатников не было, — терпеливо разъяснял мне Завацкий, — ну и пришлось мне заняться этим. После очередного звериного разбоя брал карабин, собак и шел на расправу. За первый сезон наказал шестнадцать штук. А года за три вывел всех скотинников подчистую…

— Так у вас уже опыт был? — непроизвольно вырвалось у меня.

Дело в том, что внешне Борис Петрович, невысокий, сухопарый, со сквозистой бородой, тихими голубыми глазами и глуховатым голосом, ничуть не походил на грозу хозяев тайги.

— Некоторый, — кивнул он. — Приходилось и в Якутии, и в ханты-мансийских лесах…

А поскольку все мы слышали охотничьи байки о самых якобы “трудных” медведях — первом и сороковом, то я не преминул спросить Завацкого, как это было у него. Оказалось, первого медведя он «наказал» на Иртыше, еще в юности, притом веслом! Рыбачили с приятелем. Удочками с лодки. Видят: медведь переправляется через реку. Подплыли к нему из любопытства, а он возьми да кинься на лодку. Благо промахнулся. Но во избежание последствий второго прыжка пришлось его успокоить, орудуя веслом. На центнер с гаком был экземпляр.

бурый медведь

О сороковом же медведе Борис Петрович поведал подробнее. Кстати, он, как и многие охотники, замечательный рассказчик:

— Там действительно уникальный случай. Я тогда работал директором госпромхоза в Туруханском районе. И летом какие-то выборы были. Урну для голосования возили по таежным поселкам на вертолете. И вот прилетает он к нам в Ворогово, бегут ко мне нарочные: “Борис Петрович! В Сандакчесе староверы отказываются голосовать. Грех им, говорят. Вот если, мол, Завацкий приедет, даст добро, то, может, и проголосуем». А они меня за своего почитали. Наверно, потому, что я всю жизнь бороду ношу. Ладно, говорю, поможем. Сажусь в лодку, поплыл. До Сандакчеса этого 280 верст, но мотор “Вихрь” силен, речка Дубчес хорошая…

Часов за восемь пролетел я половину пути, гляжу: воронье кружит над лесом. Не иначе медведь кого-то задавил. Причалил лодку, выхожу — коряжина огромная лежит, а за ней лось, уже на треть съеденный. Место чистое кругом, песочек — и по нему тропа в лес. Посмотрел по следам — медведь, и огромный. Благоразумней бы, конечно, ретироваться, но уж азарт взял, да и лосей жалко. Сел на эту коряжину, закурил, сижу в раздумье.

А ветерок от леса, медведь не чует меня. И вот вижу, выходит он, громила этакий, и ко мне. Я, еще беломорина в зубах, прицеливаюсь, думаю, черепок не буду портить, а в грудь ему — бух! Близко, шагов двадцать, а у меня карабин “Лось” 9-миллиметровый, результат понятен…

Ну, подошел я к медведю, сел на него, докурил папиросу. Попробовал сдвинуть трофей — бесполезно, руками не утащить. Надо — за лебедкой. А она у меня всегда в лодке была, мало ли: лося вытащить, того же медведя погрузить. Иду, скидываю фуфайку, карабин, кладу в лодку, беру тросик, лебедку, возвращаюсь… медведя нет. Нет медведя! Я ж сидел на нем, курил! Ушел — и след такой кровавый в лес. Я по следу, по следу, только до деревьев дохожу, как он кинется на меня! Видать, добрел до леса, свернулся и свой след сторожил. Я пулей к лодке, схватил карабин, прибежал обратно — он уж мертвый лежит, бурая гора. Сил лишь на прыжок хватило. Вот такой был сороковой роковой…

— Но вообще-то медведь редко на человека нападает, — закончил рассказ Завацкий. — Из трехсот с лишком, встреченных мною, только четыре бросались на меня: подранок и медведицы, защищавшие детенышей.

Став невольным охотником на медведей, он так увлекся изучением их образа жизни, повадок и нравов, что и диссертацию написал на тему: “Бурый медведь енисейской тайги”. Защитился в Москве. Притом — с блеском, без единого “чёрного шара”. Стал кандидатом биологических наук. Но это было позже. А прежде, удивив многих, он оставил “хлебный” пост директора госпромхоза и, по совету Главохоты, приехал в Шушенский природный заповедник научным сотрудником. Первым. В новом заповеднике были только директор и бухгалтер. С тех пор прошло более тридцати лет. Многое изменилось. Появился целый научный коллектив — териологи, орнитологи, ботаники. Группа териолога Завацкого, ведущего научного сотрудника, изучает крупных копытных — северного оленя, лося, марала, горного козла и хищников — медведя, волка, рысь, росомаху. Кстати, все они представлены в здешнем музее искусными чучелами. Есть даже редчайший снежный барс, саянский, которого ученые вытащили из петли, поставленной браконьером на кабаргу — самого мелкого из оленей.

По методикам Завацкого ведется учет каждого вида. На мой вопрос, какое влияние годы перестроек и реформ оказали на поголовье, Борис Петрович не без юмора заметил: “На зверье, слава Богу, абсолютно никакого влияния!” Если не считать растущих потерь от браконьерства вокруг притаёжных городов Саяногорска и Черемушек, численность зверей и впрямь стабильна. На территории заповедника в 400 тысяч гектаров, раскинувшейся от Саяно-Шушенской ГЭС до границы с Тувой, где среди девственных лесов и гор – ни селений, ни дорог, звери сами регулируют свое поголовье. Конечно, способствуют тому и работники заповедника. Кроме отделов, изучающих флору и фауну, в нем есть и отдел охраны природы. Специалисты также дают рекомендации хозяйствующим субъектам, готовят отчеты о воздействии водохранилища ГЭС на прибрежные биоценозы. И этим, между прочим, зарабатывают себе на жизнь. Хотя заработки их весьма скромны, и слово учёных не подорожало даже после трагедии на Саяно-Шушенской…

Заповедники — предприятия казенные, но в пылу бесконечных реформ государство, кажется, забыло о них: финансирование остаётся скудноватым. Что сказывается на объемах исследований, и, конечно же, на зарплатах сотрудников. Когда я встречался с “ведущим” Завацким, он, автор сотни научных работ, соавтор монографии “Медведи”, ответственный редактор ряда сборников, в том числе ценимого специалистами “Медведи СССР”, руководитель множества таежных экспедиций, «имел» при своём 16-м разряде аж…5 тысяч рублей в месяц. Но ему хоть чуток помогали ещё “кандидатские”, другие же довольствовались подобными копейками.

Власти говорят: в рынке живем, подрабатывайте на стороне. Однако таких возможностей немного и не все они бесспорны. Скажем, платная охота с иностранцами. Формально — на сопредельных с заповедными угодьях. Но ведь заборов там нет. Да и моральная сторона сомнительна. Правда, ученые этим не занимаются, есть на то егеря, но все же… Помню, на вопрос, не унизительно ли тащить в свои леса чужих буржуев, Завацкий ответил:

— Это так. Но куда хуже другое. Те «буржуи» на поверку оказываются кто слесарем, кто ветеринаром или педагогом. Понимаете? Рядовой слесарь из Америки, Франции, Испании имеет возможность приехать к нам и выбросить за одну охоту в тайге полтора моих годовых “дохода”. Вот что особо унизительно…

Впрочем, нашей науке, как и культуре, не привыкать к остаточному принципу финансирования. Здесь работают только энтузиасты да чудаки-бессребреники, вроде Завацкого. Однако их всё меньше. Особенно тех, кто сочетает в себе практика и ученого, редкую эрудицию и житейский опыт, смекалку и находчивость.

— Это Дерсу Узала наших мест, — сказала о Борисе Петровиче его коллега, ботаник Александра Сонникова, когда-то ходившая в свою первую экспедицию под началом Завацкого. Его опыт выживания в тайге уникален. Разведет костер в любой ливень, из коры старой березы сделает спальник, прокорм добудет “из-под ног”. С ним действительно не пропадешь. Недаром студенты-практиканты, молодые сотрудники заповедника стараются ходить в тайгу именно с Завацким. В лесу он впрямь как дома. Всё ему там знакомое и родное. И своим излюбленным медведям он вовсе не гроза, а друг. Да, друг, и, кажется, знает даже их язык. По крайней мере, медведи его хорошо понимают.

охота на медведя

Рассказывали случай. Завацкий вёл в экспедицию девчат-студенток. Шел с ружьем, замыкающим. Июнь, зеленая тайга, благодать. И вдруг впереди визг, крик: это медвежата при виде людей взметнулись на лиственницу и заорали. На их ор вылетает из чащи медведица, рычит, шерсть на загривке дыбом. Миг опаснейший. Стрелять крайне рискованно. И Завацкий, повернувшись к медведице, начинает её ласково, как женщину, уговаривать: “Да ты, милая, не бойся, не тронем мы твоих детей. Давай-ка, дорогуша, разойдемся миром, зачем нам калечить друг друга?” И — о чудо! Медведица прислушалась, остановилась, смолкла, а участники похода быстро-быстро обогнули дерево, на котором медвежата орали, и — дай Бог ноги! Звери преследовать не стали.

Кстати, одно из открытий ученого Бориса Завацкого связано именно с медвежатами. Вопреки бытующему мнению, он доказал, что пестун, обычно помогающий матери нянчить малышей, это не медвежонок-подросток прошлого помёта (медведица рожает раз в три года), а их ровесник, резко обогнавший в росте братьев и сестер. А вот как и почему, это уж секрет матери. Видно, она щедрее потчует его молоком, чтоб скорее помощника себе вырастить.

Такие открытия в кабинете не высидишь. Для Завацкого тайга не только место работы, но и отдыха. Из 47 отпусков в жизни он 42 провел в тайге. Притом зачастую зимой, и не всегда на кордоне или в избушке. Скажем, последний из очередных посвятил охоте на соболя. Жил 40 суток один с собакой на таежной речке Амбук и 20 раз ночевал у костра. Делал на ночь нодью — “долгий” костер из двух сухостойных кряжей, положенных рядом (по пословице, даже две головешки вместе дружнее горят), и спал прямо на снегу. А ведь ему перевалило за 70… Оставив официальный пост ведущего научного сотрудника, Борис Петрович не потерял связей с заповедником, остался роли советника-териолога. Такие редкие специалисты, словно маршалы, не уходят в отставку. Не забыл он дорог и в таёжные просторы. О выносливости Завацкого ходят легенды. Шагать в тайге с тяжелым рюкзаком, известно, не подарок. Даже – для молодого. Но Завацкий поныне и на обратном пути, когда рюкзак уже освобождается от припасов, набивает его… камнями. Чтоб не терять формы.

Ну, а кроме всего прочего, он – душа любой компании, неистощим на выдумки, остроты, охотничьи байки. Помимо специальных работ пишет были и рассказы в научно-популярные журналы “Охота и охотничье хозяйство”, “Охотничьи просторы”. В последнем опубликовал даже повесть “Сороковой роковой” о том самом медведе с Дубчеса. Им написано также немало стихов и песен, распеваемых коллегами. Они изданы отдельной книгой. Но, пожалуй, особенно популярна у таежников его юмористическая “Инструкция по фотосъемке медведя в природе”. Где, допустим, в случае “преследования” медведем он советует: “Постарайтесь не впадать в панику и отвлекайте хищника всякими хитроумными действиями: например, бросая ему незнакомые предметы. Вначале кидайте рюкзак с продуктами… Фотоаппарат постарайтесь бросить в последнюю очередь… В самом крайнем случае его можно применить как средство защиты… Не забывайте, что наиболее уязвимым и болезненным местом у медведя является мочка носа. Так мочите что есть силы!”.

Тяга к слову у него от матери, а от отца — к музыке. Да, Завацкий ещё и музыкант. В институте он был не только капитаном футбольной команды, но и руководителем духового оркестра. Он кларнетист. Но вообще-то играет буквально на всём — на рояле, баяне, гармони, мандолине, балалайке… Не играет лишь на гитаре.

— Почему? — удивился я.

— А сам не знаю. Не лежит душа — и всё.

И в этом тоже характер Завацкого: «вольность” делать в жизни только то, к чему лежит душа. Примечательно отозвался о нем директор Шушенского заповедника, специалист по лесному хозяйству Александр Рассолов:

— Это не случайный человек на земле…

Борис Петрович действительно не случайный человек и в науке, и в нашем обществе, и вообще «на земле». Живет и действует по велению души, а значит, по замыслу Божию. Не зря в музее заповедника рядом с его медведями, прочими зверьми выставлен и дневник наблюдений природы, который он вел, ещё учась в шестом классе. Такая цельность натуры — стержень самостояния любого человека. И, пожалуй, «самая резкая, самая характеристическая” черта настоящего сибиряка. Пусть и рождённого на реке Воронеж, зато состоявшегося на Иртыше и Енисее. Приятели шутливо зовут Бориса Завацкого Шатуном. Намек прозрачен. Однако мне он, напротив, видится этаким «остойчивым» и основательным русским, сибирским «кремешком”, с которым хоть в тайгу, хоть в разведку.

Александр Щербаков

Другие статьи на эту тему: