 |
Умение фотографировать это примерно 5% успеха, а остальное – умение видеть интересное, умение натуралистическое, а техника вообще особой роли не играет. Так считает известный фотограф, популярный блогер Игорь Шпиленок. Он был первым директором заповедника Брянский лес, который сам же и создал. Последние 8 лет Шпиленок живет и работает в одном из самых уникальных мест нашей страны – Кроноцком заповеднике, что на Камчатке. |
Русский журнал: Расскажите, чем именно Вы сейчас занимаетесь?
Игорь Шпиленок: Сегодня моя жизнь – это две точки на карте России: крайний запад (Брянская область) и крайний восток (Камчатка). Между ними целая карта, на которой я в последние восемь лет основательно, как говорится, наследил. Сейчас я в отпуске и пока не решил, что делать дальше. Я был примерно в сорока заповедниках страны, в некоторых – не скрываю – с разведкой. Очень хочется поработать в каком-то новом для себя месте. Но знаю, что меня постоянно будет тянуть в эти два. В первом я родился и много сил отдал на то, чтобы сделать брянские места заповедными, а второй, Кроноцкий, является настоящей жемчужиной российской заповедной системы. По моему убеждению, это самый яркий заповедник мира.
РЖ: Мы с Вами разговариваем по пути в Красноярск. Туда тоже на разведку?
И.Ш.: Нет, на конференцию, буду рассказывать, как использовать блогосферу в деле популяризации заповедников. Я ведь блог завел вполне осознанно. Пропаганда «в лоб» — это самый худший вид пропаганды. Если бы я писал посты в стиле «не надо мусорить», «не стоит рубить деревья», то читателей бы у меня было человека полтора, не больше. А вот если ты рассказываешь о жизни вокруг себя, о местах, куда люди не могут доехать, о дикой природе, находясь внутри нее, — совсем другое дело. Ведь часто для людей эта жизнь существует где-то далеко, в Африке или Австралии. Нет, она рядом с нами!
РЖ: В Вашем блоге фотографии только из российских заповедников. Западные не интересны?
И.Ш.: Я был много на западе, но никогда не беру в такие поездки профессиональную фотокамеру, езжу с «мыльницей». Потому что в заграничных парках я все-таки турист. По настоящему, с радостью, я снимаю только в России. У меня узкая тема, я не фотографирую все подряд, мне интересны только заповедные места, национальные парки, территории, которым необходима помощь. Своими фотографиями я стараюсь как-то помочь, повлиять. Каждая моя съемка для чего-то.
РЖ: Историей про «мыльницу» Вы удивили.
И.Ш.: Техника никакой роли не играет, это всего лишь инструмент в руках опытного художника. Знаете, есть такой венгерский фотограф Бенс Мате, несмотря на молодость, он уже завоевал все мыслимые и немыслимые титулы природной фотографии. При этом почти все его последние фото делаются бюджетными камерами и самыми дешевыми объективами третьестепенных производителей. Вопрос технический его вообще мало волнует. Если фотографу есть что сказать, то он это скажет любым инструментом, который находится в его руках. Главное – глаза. Если ты видишь – ты это будешь показывать .
Я в последнее время чаще снимаю непрофессиональными камерами: они легче, их можно в карман положить, но у них много технических ограничений. Техническое мастерство заключается в том, как эти ограничения обойти. Не хватает динамического диапазона – выбери подходящий свет, где нет такого перепада яркости. Достаточно часто опуститься на полметра и все, — уже нет этих пятен, бликов.
РЖ: С животными, наверное, немного сложнее выискивать правильный ракурс, — они не станут ждать, пока фотограф найдет нужную точку без пятен.
И.Ш.: В фотографии дикой природы само умение фотографировать составляет примерно 5% успеха, а остальное – умение натуралистическое. Я позиционирую себя как фотограф – натуралист: на 95% –натуралист и лишь на 5% – фотограф. Раньше я считал, что это соотношение где-то поровну, 50 на 50, но чем больше я погружаюсь в природу, тем больше понимаю, что эти знания бездонны и уникальны, ты их не вычитаешь в книжках. Ты приезжаешь на новую территорию и ничего о ней не знаешь, тебе надо или искать опытного проводника – а я этого не люблю, я обычно сам себе проводник – или изучать местность, на это уходит довольно много времени. Но в итоге ты получаешь уникальные знания и зачастую знаешь территорию намного лучше, чем старожилы. Эти знания помогают смотреть на мир глазами медведя или соболя.
РЖ: Но это, получается, надо все время быть где-то рядом с ними?
И.Ш.: Мой принцип – идти против следа. Если я пойду по следу, то догоню зверя и спугну, он будет от меня убегать и вести себя неестественно. А я сначала изучаю то, что животное уже сделало, – так я прогнозирую его поведение. Эта пытливая работа и занимает те самые 95 %. Часто фотограф снимает зверя уже убегающего. И снимает, как правило, на огромном расстоянии. А потом демонстрирует снимки с комментариями типа «Ты эту точку видишь? Так вот это медведь!». А я должен снять медведя в естественной жизни, когда он ведет себя без поправки на наблюдателя. Иногда на это приходится тратить месяцы. Например, я полгода прожил в доме, прежде чем норка начала мне доверять. Она встречала меня каждый день, я за ней не гонялся, и она поняла, что я не собираюсь ее преследовать. Только после этого она начала жить параллельной со мной жизнью.
РЖ: А не страшно рядом находиться с животным? Ладно, норка, но ведь есть еще и медведи.
И.Ш.: По-разному бывает. Понятно, что самый слабый медведь сильнее самого сильного человека. Бывают страшные истории, гибнут коллеги. Мой коллега Виталий Николаенко – один из лучших знатоков медведя в России, человек, который десятилетиями исследовал медведя – погиб во время наблюдения и съемки. Он все время попадал на те особи, которым можно доверять. Ну и в какой-то момент он даже перестал брать с собой ружье, но, увы, бывают исключения.
Когда я живу в медвежьих местах, то обязательно хожу с оружием. Другое дело, что оружие у меня заряжено не пулями, а сигнальными ракетами, чтобы отпугнуть его. У меня были случаи, когда я сталкивался с медведем нос к носу. Но мы мирно расходились. Однако если бы он захотел причинить мне вред, то у меня не было тех самых миллисекунд, чтобы сорвать ружье с плеча.
РЖ: Первое ощущение – страх?
И.Ш.: Нет, я устроен так, что страх у меня появляется потом. В момент решающей опасности страхи полностью исчезают. Мозг переходит в режим суперкомпьютера и принимает то решение, которое нужно принять. Когда острая ситуация разруливается, ты еще некоторое время не чувствуешь, что она была острая. И только когда ложишься спать, перед глазами проходит все произошедшее, и первый сон – про эту ситуацию.
История повышенной опасности у меня была этим летом. Рядом со мной жил олень с гигантскими рогами, которого я звал олень-сосед. Я его все время снимал на одном и том же месте. А место это медвежье. Однажды я по очень высокой траве подкрадывался к этому оленю-соседу, и вдруг на минимальном расстоянии от меня поднялось медвежье лицо. Если бы он в этот момент махнул лапой, то просто бы убил. Но для него мое появление тоже было неожиданностью. Поэтому он отпрыгнул на пять метров, сгруппировался для атаки и понесся на меня со страшной скоростью. Я только видел, как в небо взлетала грязь и трава, летевшая у него из-под ног. Потом на просвет травы показалась гигантская туша, я выстрелил ракетой и попал ему в голову. Он понял, что я могу сопротивляться, пронесся мимо меня и прыгнул в озеро. Испуга тогда у меня не было. В момент, когда жизнь висела на волоске, мне было смешно. Я взял радиостанцию и по ней со смехом рассказал все жене и пошел дальше искать оленя. А вот вечером того же дня, когда я стал засыпать, сразу же увидел эти комья грязи и травы.
РЖ: Какой кадр для Вас был самым сложным?
И.Ш.: Много таких. Есть кадры, за которыми я гонялся годами. Но в творческом плане обычно эти кадры ценны фотографу, а зритель и не догадывается, что за ними стоит. У меня есть кадр, снимая который я обморозил себе пальцы. А в кадре, между тем, обычный зайчик, сидящий в снегу. Мне пришлось долго сидеть, просто наблюдая, ждать, пока он перестанет меня бояться. Но он-то в отличие от меня утепленный.
РЖ: Самые хорошие кадры — они случайны?
И.Ш.: Не всегда. Фотограф иногда не может оценить хороший это кадр или нет. У него есть эмоциональная пуповина со снимком. Пуповина, про которую зрители не знают, ведь они смотрят на результат. А фотограф кроме результата еще смотрит и на историю, которую знает только он. Вот, например, у меня есть кадр с лисой. Она мне начала доверять после того, как я 8 месяцев прожил рядом с ее норой. Она меня видела каждый день, сначала не подпускала даже на 200 метров, через два месяца это расстояние сократилось вдвое, а еще через восемь месяцев жизни в этом кордоне она начала разрешать ходить мне за ней следом. Так я снял много уникальных кадров.
РЖ: За каким кадром Вы до сих пор гоняетесь?
И.Ш.: Например, я до сих пор не могу хорошо волка снять. Они очень осторожные.
РЖ: Какие животные самые хорошие модели?
И.Ш.: Медведи легки для съемки — это большой объект, к которому не надо подходить вплотную. Тот же заяц в сто раз сложнее. Медведи чаще всего не боятся человека, в отличие от зайцев. Но, в то же время, снимая последнего ты, не рискуешь жизнью. Хотя, знаете, снимая медведя, я не рисковал здоровьем, а вот снимая зайца — рисковал.
А вообще наиболее интересен тот фотограф, который может находить красоту в обычных вещах. Если поставить 50 фотографов рядом с дерущимися львами, то 45 из них сделают прекрасные снимки, — сюжет- то уникален сам по себе, как не снимешь, это будет смотрибельно. А вот снять в каком-нибудь подмосковном пруду обычную лилию или кузнечика так, чтобы все ахнули, — это уже совсем другое.
РЖ: Часто используете фотошоп?
И.Ш.: По минимуму. И никогда для трансформации изображения.
РЖ: Первый фотоаппарат, конечно, помните?
И.Ш.: «Смена 8М», которую мне купила бабушка. Мне было лет 11, когда я нашел поляну с подснежниками в брянском лесу, и мне было жалко, что я один вижу эту красоту. Вот я и начал клянчить 15 рублей на фотоаппарат. Но пока клянчил, подснежники отцвели. А на следующий год эта поляна оказалась перекопана тракторами. Эта история сильно на меня повлияла.
Потом появился «Зенит» за 78 рублей. Деньги на него я заработал сам ведением фотокружка в местном Клубе юных техников. Получал 45 рублей в месяц и был самым богатым школьником в рабочем поселке.
РЖ: А в какой момент появилась идея создать заповедник «Брянский лес»?
И.Ш.: Я к этому шел много лет. Однажды еще подростком я увидел птицу удивительную для меня, — аист, но черный. Я тогда не знал, что существует черный аист. Это редчайшая птица. Увидел ее однажды и «пропал», начал везде искать. Потратил на поиски лет восемь. Нашел в общей сложности 24 гнезда. Места эти тогда не были заповедными, и чаще всего я находил не сами гнезда, а уже вырубки. Я всегда опаздывал. Знаете, когда тебе 17 лет, это оставляет глубокий отпечаток в сердце и определяет последующую жизнь. Поэтому еще студентом я начал думать о том, как создать в тех местах заповедник. В 1987 году брянский лес получил статус заповедника, а я стал его директором. Мне было 27 лет.
РЖ: По образованию Вы ведь учитель?
И.Ш.: Русского языка и литературы. И я даже работал по специальности, в деревенской школе рядом с территорией будущего заповедника. Но работа в школе показалась мне монотонной, и я ушел.
РЖ: Как Вас из Брянского леса на Камчатку забросило?
И.Ш.: Тоже мечта детства. Начитался книжек. Мне казалось, что работающие там люди – просто ангелы какие-то, и что я не достоин там находиться. Впервые приехал в Кроноцкий заповедник в качестве фотографа. Правда, к этому моменту уже довольно долго работал в заповедной системе, знал административные вопросы, тактику борьбы с браконьерами. Мы быстро нашли общий язык, так я стал инспектором в этом уникальном месте.
РЖ: С браконьерами часто приходилось сталкиваться?
И.Ш.: В первые годы работы в Брянском лесу бывало разное: и с ружьем на меня охотились, и дом жгли. Там заповедник зажат населенными пунктами, в которых были свои традиции, многие семьи существовали за счет браконьерства. На Камчатке проще, рядом нет населенных пунктов.
РЖ: Как строится Ваш обычный день?
И.Ш.: Все зависит от того места, где ты работаешь. На Камчатке я охраняю Кроноцкий заповедник: зимой у меня ежедневный обход или объезд на снегоходе, летом – патрулирование морской границы, которая одновременно является и восточной границей страны. Туда нет сухопутной дороги, попасть можно или вертолетом или морем. Браконьерство там не может быть рентабельным. Поэтому там годами не бывает нарушений режима, за последний год я не составил ни одного протокола.
РЖ: Семья сразу поддержала переезд?
И.Ш.: Моя жена занимается природоохраной, поэтому у нас полное понимание. Я поехал в заповедник, а Лора начала работать в Петропавловске-Камчатском, образовала там отделение всемирного фонда охраны дикой природы.
РЖ: Получается, на кордоне Вы жили совсем один?
И.Ш.: Этим летом несколько недель семья провела со мной, но поскольку дети у нас школьного возраста, то сами понимаете.
РЖ: Сколько времени максимально Вы были без цивилизации?
И.Ш.: 400 дней.
РЖ: Не тяжело?
И.Ш.: Когда есть интернет, скайп, то и эмоционального голода нет. Да и работы много, 25-30 километров пробежишься, а надо еще дров наготовить, воду натаскать, ночью еще в блог написать, — в общем, некогда тосковать. Вот до этого были периоды, когда по полгода без интернета, — вот тогда случались моменты эмоциональной тупости, разговаривал с медведями и лисами.
РЖ: Дети Вас поддерживают?
И.Ш.: Старшие (от первого брака) пошли по моим стопам. Недавно Петр, который работает инспектором в заповеднике, написал про свое детство, про то, как рос на кордоне и считал, что так растут все дети. А когда стал подростком, то с удивлением обнаружил, что есть города, паровозы…
РЖ: Бунта не было?
И.Ш.: В 16 лет он удрал от этого в город, но через пару лет вернулся и теперь работает инспектором. Второй сын Тихон сейчас директор Кроноцкого заповедника. Чем займутся младшие пока сложно сказать, но фотографировать они любят.
РЖ: Так у Вас династия?
И.Ш.: Ага, которую я же и начал. Отец мой работал на заводе, был охотником заядлым. А потом, глядя на меня, увлекся и теперь работает инспектором в заповеднике «Брянский лес», хотя ему за 70.
РЖ: О чем мечтаете?
И.Ш.: Хочу расширить заповедник «Брянский лес». Сейчас это один из самых маленьких заповедников. Но сегодня сделать это нельзя, однако можно заложить фундамент на будущее. Надо менять отношение людей к этой проблеме, поэтому я сейчас ищу союзников, в том числе с помощью фотографий и блога. Фото для меня всегда играли вспомогательную роль. В детстве я хотел показать эту поляну с цветами бабушке и маме. Потом мне нужны были фотодокументы для обоснования создания заповедника. Когда фотодокументы сделаны эмоционально, то они воспринимаются куда действеннее, чем обычные. Поэтому лучше снимать, не скрывая своих эмоций.
фото Игоря Шпиленка
***
Встретить Новый год в Подмосковье в домике, декорированном в стиле охотничьей заимки, приглашает Долголуговское охотхозяйство. Вы можете организовать собраться веселой дружной компанией, самостоятельно нарядить елку во дворе, попариться в баньке, организовать стол по собственному вкусу. Организуйте Новогодние праздники по своему вкусу! Долголуговское охотхозяйство находится в 65 км от Москвы по Щелковскому направлению. Домик охотника расположен на живописной поляне прямо в лесу на берегу пруда. Подьезд очень удобный, и до самого домика охотника можно проехать на любом автомобиле.
Забронировать номер в Долголуговском охотхозяйстве можно по телефонам:
8 (495) 626-22-06
8 (495) 626-21-06
Другие статьи на ту же тему:
- В брянском заповеднике родился первый зубренок (ВИДЕО)
- Зубры и зубробизоны на Руси — проблемы и достижения (ФОТО, ВИДЕО))
- Камчатские медведи весной — Фоторепортаж Игорь Шпиленок
- Знаменитый лис из Кроноцкого заповедника погиб, запутавшись в сетях
- На Камчатке считают оленей
- Весенние мишки Кроноцкого заповедника
- Следы весны в Кроноцком заповеднике
- О Медведях — Игорь Шпиленок — Фоторепортаж
- О медведях, как о чертях, можно рассказывать бесконечно и занятно
- Игорь Шпиленок: Мои камчатские соседи — бурые медведи
- Новые гейзеры Кроноцкого Заповедника — репортаж. Игорь Шпиленок
- На Камчатке проснулись вулканы
- На лисьей свадьбе с Игорем Шпиленком
